Ей было слышно, как в коридоре за дверью ее ждал Антон. Как он зажег спичку, видимо, закурил, и нетерпеливо прошелся взад-вперед около их комнаты. Ей казалось, что они стоят вот так — разделенные стеной и дверью — очень давно, и она никогда не выйдет к нему, а он так и уйдет, не позвав ее.
Антон прошелся еще — нетерпеливо, нервно, и, остановившись вплотную у двери, тихо постучал.
Она замерла.
Он открыл дверь и позвал:
— Люся!
Она промолчала, только еще плотнее прижалась к стене.
Он шагнул в комнату и, словно видел в темноте, сразу взял ее за руку и вывел в коридор. Так же — за руку — повел по улице, а она слегка отставала, и тогда он крепче сжимал руку и тянул ее, как капризного ребенка. Не оправдывался, не заговаривал. Она тоже ни о чем не спрашивала.
Подошли к консерватории, свернули за угол к воротам, ведущим во двор. И навстречу им от ворот шагнула Маруська в белом пуховом платке, повязанном поверх пальто.
Люся невольно остановилась, выдернула свою руку из ладони Антона.
А Маруська заступила им дорогу, поиграла концами платка и сказала укоризненно:
— С опозданием, Антон Николаевич!
— Нет, — возразил он. — На две минуты раньше.
Люсе был отвратителен этот их разговор, ей хотелось убежать, но Антон опять крепко взял ее за руку.
— Помощницу привел? — заметила ее Маруська. И засмеялась. — Мала больно.
И вдруг спохватилась, сказала им обоим:
— Здравствуйте.
— Здравствуй, Мария, — дружески ответил Антон.
А Люся под Маруськиным взглядом почувствовала себя действительно маленькой. И слабой. И несчастной. Почувствовала себя в нелепой, оскорбительной зависимости от того, что сейчас еще скажут друг другу Антон и Маруська.
Но они ничего больше не сказали. Маруська, давая дорогу, отошла от ворот, а Антон завел упирающуюся Люсю во двор. Там было совершенно темно, только из раскрытой двери подвала падала на ступеньки полоса неровного, дрожащего света. И угадывалась внутри гудящая жаркая топка котла.
Антон подвел Люсю к ступенькам, ведущим в подвал.
— Вот сюда я и хожу. По ночам... — Притянул ее за плечи, обнял. Рассмеялся. — А ты думала?..
— Антон? — спросил голос из дверного проема. — Ты?
— Я, Платоныч, — отозвался Антон.
Платоныч поднялся из подвала, но, увидев его с Люсей, повернул обратно.
— Не тороплю. Не беспокойся.
— Только не говори никому, — попросил Антон. — А то до Веры Генриховны дойдет. Кроме Михеева да тебя, никто из наших не знает.
Люся уткнулась лицом в его шинель — грубую и шершавую — и улыбалась, и ничего не хотела говорить. Антон погладил ее по голове, оторвал лицо от шинели и поцеловал в щеки, в глаза, в нос. Потом нашел губами мочки ушей и одну за другой поцеловал их. Люсе стало щекотно и смешно. Она замотала головой. Антон снова поймал губами ее ухо, тихонько поцеловал и сказал шепотом:
— Я тебя, конечно, люблю. Слышишь?
Люся приподнялась на носки, дотянулась до Антонова уха и тоже сказала шепотом:
— Слышу.
И тогда он резко, больно, словно не совладав с собой, прижал ее к себе и поцеловал так, что оба они задохнулись. И долго потом стояли, обнявшись, не в силах отойти друг от друга.
— Платоныч! — позвал Антон, и Люся услышала, как перехватило у него горло, — Я сейчас, — кивнул он и сбежал в подвал.
— А мне можно?
— Не надо, — обернулся Антон, — здесь грязно.
Но Люся все-таки спустилась следом и остановилась в дверях.
На нее пахнуло жаром, и она захлебнулась горьковатым, едким дымом. Чтобы не закашляться, открыла рот, глубоко вдохнула горячий воздух и ощутила во рту, в горле колкую угольную пыль.
«Да ему же нельзя! — испугалась она и только тут поняла, почему Антон попросил: «не говори в консерватории». Если узнает его педагог по вокалу...»
Антон протянул Платонычу папиросы. Тот взял две. Одну сразу же ловко кинул в рот, прижал обведенными угольной пылью губами. Другую заложил за ухо. Сказал:
— В долгу не останусь.
Прихватил обгоревшую с одного конца длинную лучину, добыл ею огонь из топки и блаженно раскурил папиросу.
— Платоныч, — попросил Антон. — Ты уж извини: девушку вот сейчас провожу и вернусь. Полчаса, не больше. Я тебя завтра раньше сменю.
— Валяй! — благодушно разрешил Платоныч. — Дело молодое. — И, покачиваясь на коротких ногах, одетых в резиновые чуни и стеганые матерчатые бурки, отошел ко второй топке.
