- Лешка, знаешь, замечательный парень! Я тебя познакомлю. А в общем, все это чепуха.
- Нет, — сказала Ира. — Не такая это и чепуха. Все не так просто. Есть много разной грязи. И если до нее дотронешься, она пристает.
- Ну, это, по-моему, необязательно, — сказал я. — Надо с ней бороться - и все.
- Конечно, надо. Но человек тогда разбросается. Вот хорошо разве: ты просидел в камере, тебе объявили выговор? Ты же хотел сделать лучше.
- Да.
- А выходит, что лучше, если бы ты никуда не ходил. В жизни нельзя разбрасываться.
Ира остановилась.
- Ты посади меня, пожалуйста, на «сорок пятый», — сказала она. — Поздно уже.
- Я тебя провожу.
- Зачем? — Она пожала плечами.
- Нет, я провожу.
- Нет, не надо.
- А когда мы встретимся?
- Не знаю даже. Сейчас надо много готовиться к занятиям. Позвони мне.
У Иры нашелся карандаш, и я записал телефон.
Подошел автобус. Я смотрел, как она шла, очень стройная и легкая. Потом села у окна, помахала мне рукой и улыбнулась.
* * *
Возле нашей комнаты стоял бачок с кипяченой водой. Он всегда стоял на табурете, а теперь почему-то был на полу. Табурет исчез. Из комнаты доносились шум и отдельные громкие голоса. Я вспомнил, что сегодня «солдатский день». Каждый год в последнюю субботу февраля к Алексею Ивановичу приходили его солдаты. Во время войны Алексей Иванович был командиром батальона. Мы с Лешкой в такие дни были совершенно лишними. И мы уходили. Но сегодня мне очень хотелось быть среди людей, там, где весело, шумно и празднично. Я открыл дверь. На меня посмотрели и забыли. Я сел на кровать. Другого места не было.
Возле Алексея Ивановича стоял толстяк, лысый и улыбающийся.
- Пусть даже сто лет пройдет, — кричал он, — я все равно не забуду, как вы обстригли меня, как барана!..
Все засмеялись.
- Петя! Петя! — закричал кто-то из угла. — А помнишь, как ты лез к Кате по пожарной лестнице?
Толстый замахал руками и повернулся к Алексею Ивановичу.
- Товарищ капитан, врут. Поверьте. Без всякой совести наговаривают! Кто же будет к законной супруге...
Все снова засмеялись.
Я заметил, что лицо у Алексея Ивановича какое-то молодое и ничего не понимающее. Он поворачивался то в одну, то в другую сторону и, казалось, никого не видел. Потом заметил меня. Подозвал. Посадил рядом.
- Выпей с нами, Александр... вот с ребятами...
Кто-то взял меня за плечи. Я увидел человека с длинным носом и очень светлыми глазами.
- Ну, как работенка?
- Ничего.
- Бреет он вас тут? Здорово? — Он кивнул на Алексея Ивановича.
- Нет, ничего. Нормально.
- А нас ругал ужасно. Самое страшное ругательство у него: «Чиновник!» Помню, один раз мне досталось. Посадил. Ну, правда, я там отдохнул - на «губе». Чернику ел. Но зато увольнительную давал всегда. И ныть отучил.
Он вдруг наклонился и хлопнул по колену соседа:
- Помнишь, как ты в горах дневалил?
Сосед заморгал.
- Там в горах мы Сережку потеряли, — сказал тот, что сидел справа. — Какой был парень! Любимец. Нет у тебя сапог, свои стряхнет с ноги: на! Алексей Иванович, я о Прыткове...
Алексей Иванович повернулся к нам.
- Прыткова нет...
И вдруг стало тише. Совсем тихо.
- В походе все с ног валятся, а он идет впереди, песни орет, — проговорил кто-то.
Алексей Иванович встал. Потом сел. Потом опять встал. Наконец сказал:
- Ребята!.. За павших...
Я тоже поднялся. Они стояли кольцом вокруг стола. Лица у них были суровые. Я представил, как они ходили в атаку, как на них лезли танки...
- За Сережу Прыткова, — сказал Алексей Иванович. — За Толю Коровина...
...Я представил их в касках, в окопе, и рядом рвались снаряды...
- За Ваню Пажиткова...
...И Алексей Иванович лежал на краю окопа и держал в руке автомат...
- За Костю Васильева...
Потом они положили руки друг другу на плечи. Образовалось кольцо. И я был тоже в этом кольце. И все вместе мы пели «Землянку». Я никогда не знал, что эта песня такая сильная и такая страшная. После этого долго никто уже громко не говорил. У всех были мягкие и очень добрые глаза. Потом стало легче.
- Федя! Федя! А ты помнишь, как ты заблудился? — кричал маленький и лысый.
- Где?
Федя встал, и мне показалось, что он чем-то похож на Алексея Ивановича, только ростом пониже и глаза прищуренные, но в плечах тоже широкий. Он был одет, точно пришел в театр: в черном костюме и белой рубашке.
