- Ты что-то хочешь сказать? — спросила она.
- Я, конечно, хочу тебе сказать. Но ведь ты и сама должна понимать.
- Что? — Она подняла глаза.
- Я боюсь, что ты замерзнешь.
- Нет. Мне не холодно.
- Нет. Ты замерзнешь. Пошли.
Мы шли молча. Но теперь я чувствовал, что она спокойна, и это меня радовало.
Аллея была очень красивая. Деревья соединялись в вышине, сплетаясь белыми лохматыми веточками. Стволы были тоже белые. И земля белая. На кустах были шапки снега. Я подумал, что по этой аллее и в такой час, когда никого нет, хорошо было бы погулять с Ирой. Я вспомнил стихи про листья, которые падали с дубов и по которым идут армии с трубами. Я очень ясно представил себе Иру. Она наклоняла голову набок, когда улыбалась. Я решил, что надо ее найти. Надо отпроситься в субботу пораньше и пойти в техникум. С Нюрой, конечно, тоже хорошо. Но Нюра - все же не то.
- Саша, — сказала Нюра и дернула меня за рукав. — Слышишь?
- Что?
- А ведь у тебя через месяц день рождения. Что тебе подарить?
- Фрезу, — сказал я.
Нюра была фрезеровщицей. Она засмеялась:
- Маленькую?
- Большую...
Нюра пошла в общежитие первая, я еще постоял на углу. Ребята, конечно, и так обо всем знали, не все же я решил, что так лучше.
В комнате было темно.
- Ты где был? — спросил Лешка.
- А ты?
- Я к сестренке ездил - дрова поколоть. А ты?
- А я так. В кино ходил.
- С Нюрой?
- С кем?
- С Нюрой, с Нюрой, — сказал Алексей Иванович, — вместе уходили.
Оказывается, он тоже не спал. Я зажег свет.
- Поешь, — сказал Лешка. — Я пирог принес с мясом.
- На подоконнике молоко стоит, — сказал Алексей Иванович.
Лешка спросил:
- Хорошее кино?
- Ничего.
- А на каком ряду сидели?
- На двадцать четвертом, — сказал я.
Пирог был совсем свежий.
- Хороший ряд, — сказал Лешка.
Всю неделю я ждал, пока снова придет суббота.
Мой станок поставили на ремонт, а меня перевели на револьверный, старый и запущенный. Мне до него не хотелось даже дотрагиваться. Я сказал мастеру:
- Вот что со станками делают. За это, наверно, никого не ругают.
- Да, — согласился мастер. — Станочек того...
- Вот напишу об этом в газету, и взгреют кого надо.
- Ладно, работай.
Работать не хотелось. Полдня я проходил по этажам. Выбирал в кладовой рукавицы. Три раза затачивал резец. Постоял возле Лешки. Принес Нюре два латунных листа. Опять пошел в кладовую, обменял рукавицы. Поговорил с мастером.
- А сколько я на нем буду работать?
- Пока твой не сделают.
- Да я на этих штуках не заработаю.
- Кончай их скорей. Другую работу дам.
Я опять пошел в кладовую. Оказалось, что этих болванок хватит на год. После обеда я взялся. Резец не врезался в болванку, а стучал по ней. Стружки не было, а были кусочки, маленькие, раскаленные. Они вылетали фонтаном. Ударяли в лицо и падали на руки. Руки обжигало. Я стряхивал латунь. Полагалось работать в рукавицах и в очках. Но я, конечно, и не думал надевать рукавицы. Тем более что фаску в рукавицах не сделаешь, а если каждый раз снимать их и потом надевать опять, то не останется времени на работу. Очки мне тоже были ни к чему. Сначала я думал, что приспособлюсь. Я вертелся туда-сюда, но дело не двигалось. Потом я плюнул. Сходил, взял кусок жести, вырезал глазок и приспособил его над резцом. Теперь все было хорошо. Я еще думал, как бы одновременно подавать резец и тут же снимать фаску. Но до этого не додумался. Время полетело. Я перестал видеть Лешку, перестал смотреть на Нюру. К концу дня у меня оказалось 103 процента. Я прикинул, что до субботы, наверное, с этими болванками справлюсь.
Каждое утро я подходил к ремонтникам и спрашивал о своем станке. Станок все так и стоял. За него не принимались. Меня это злило.
- Тогда зачем же его остановили?
- По плану.
- А чего же вы его не делаете?
- По плану.
- Идиотство!
Вмешался Васька Блохин. Выключил свой станок, подошел к механику.
- У нас и верно с ремонтом непорядок.
Механик посмотрел на него как на пустое место.
- А тебе что?
- А то, что у нас много разговоров о ремонте.
Механик сунул ему под нос свои чертежи. Показал рукой на шестеренки.
- А ты займись. Рассчитай и завтра принеси.
- У меня своя работа.
- Ты кончаешь во сколько?
