Но Черный Козел…
Он, впитавший в себя яростную силу разнузданной пляски шабаша, ожил. Человеку трудно было бы поверить в это, но Николас это чувствовал, и чувствовал ясно.
Что-то происходило в Империи. Какой-то новый порядок вытеснял привычные правила реальности, и у Николаса вдруг родилось смутное предположение, что перемены каким-то образом связаны с ним самим.
Надо было подробнее расспросить проповедника! Николас снова попытался разбудить отца Матея, но тот лишь мычал, фыркал и неразборчиво бормотал что-то. Только когда Николас отстал от него, проповедник неожиданно поднял голову и отчетливо проговорил:
– Я избавлю народ от дьявольского злоумышления! Я смогу! Если придется пить по бочке в день, я все равно смогу! Мне даже закуски никакой не надо! К черту закуску! О, это будет великий подвиг, господин! Меня кано… кана… канкан… канонизируют!..
Когда священник утих, Николас подвинулся к мальчику. Топорик дышал ровно. Укрыв его мешковиной, Николас смочил ладони ночной росой, обтер ему лицо, присел рядом. Николас плохо помнил последние дни. Все время от того момента, как они покинули Верпен, и до этой ночи слились для него в единую черную ленту, плотно стягивавшую мысли и чувства.
Теперь он был свободен. И только теперь начинал понимать, что это была за странная и страшная болезнь, едва не убившая его. Как он сказал тогда Катлине в последнем с ней разговоре?
«Я обещаю тебе. Когда умрешь ты, умру и я…»
Да, именно так. Никто, кроме Катлины, не смог бы снять это проклятие. Но у мальчика получилось. Словно сама Катлина оттуда, с небес, выбрала этого мальчика Николасу во спасение… Он даже чем-то похож на нее: такое же лицо – тонкий нос, мягкая линия губ… волосы – хоть и растрепанные, короткие, неровно подстриженные, но такие же черные, сильные, густые…
До рассвета было тихо. Солнце, показавшееся на линии горизонта, застало Николаса неподвижно сидящим над открытой шкатулкой.
Бабочка, цилиндр, кольцо, подсвечник и вилка – и снова бабочка. Шесть предметов. Он глядел на них, силясь прочитать в своем мозгу что-то, что, кажется, давно знал, – так давно, что успел забыть…
Топорик проснулся – как очнулся. Резко, сразу. Произошедшее ночью вмиг промелькнуло перед ним так ясно, что он сразу догадался: никакой это был не приснившийся кошмар, а самая настоящая явь. Только теперь, при ярком солнце, даже, наверное, и нестрашная.
Что-то гулко стукнуло рядом. Мальчик поднялся и увидел колдуна, сидевшего перед захлопнутой шкатулкой. Колдун был одет, на его куртке, на левом боку темнели четыре прорехи. На коленях лежал обнаженный меч. И взгляд колдуна был почти такой же, повернутый вовнутрь, отрешенный, как и все десять дней до этого. Привиделись, что ли, Топорику костяные клинки на его теле? Вокруг было так жутко… Должно быть, привиделись…
И вдруг колдун повернул голову к Топорику и тихо позвал:
– Нико…
– Меня зовут Янас, – осторожно ответил Топорик.
– Нико… – повторил колдун и моргнул. Глаза его стали прозрачны. – Нико… лас. Мое имя – Николас.
– Янас, – еще раз сказал Топорик. Потом спохватился, вскочил на ноги и поклонился.
Поодаль, возле мерина, чьи бока за ночь раздулись как барабан, спал какой-то человек, полуголый, ростом и телосложением такой же, как и сам Янас, но с длинной бородой и круглой розовой лысиной. Человек обнимал пустой бурдюк, остро воняющий кислым вином, и бормотал бурдюку что-то ласковое.
– Отец Матей, – сказал Николас, кивнув на человека.
– Священник? – спросил мальчик.
– Проповедник, – снова кивнул колдун.
На тощей шее проповедника болталась удавка. Топорик вдруг вспомнил, как ночью, продираясь сквозь обморочный дурман, он пытался отбиваться от чьих-то рук, стягивавших на его шее такую же.
Он непроизвольно огляделся:
– А где?..
Но вокруг только свистел ветер.
Николас поднялся, вложил меч в ножны. Поправил перевязь за спиной. Топорик вдруг испугался. Вот он, тот момент, когда колдун скажет: «Прощай» – и уйдет своей дорогой. Или вовсе ничего не скажет. Уйдет навсегда. А мальчику некуда было идти. Колдун дважды спасал ему жизнь. Никогда никто не делал для Топорика ничего подобного. И рядом с колдуном он чувствовал себя защищенным и даже более того – спокойным и уверенным в себе. И пускай – что колдун, и пускай – что из его тела растут ножи… Но он явно желает мальчику добра.
