— Покормите их! — неожиданно забормотал он надтреснутым, сбивчивым шепотом. — Покормите их!.. — Это были первые и единственные слова, которые Элизабет когда-либо слышала от старика.
— Уходите, — неожиданно резко сказал слуга. — Не вмешивайтесь. Разве вы не видите, что он сильно болен.
Элизабет опрометью бросилась ко мне, лишь один раз оглянувшись назад, — и именно в этот момент она увидела, как слуга откуда-то достал знакомый пакет со зловонными крошками и стал щедро разбрасывать их голубям. Птицы с обычным для них неистовством набросились на еду, отталкивая и подминая друг друг, кружа вокруг кресла, нацеливаясь на плечи и спину старика.
С этого дня Элизабет стала терять рассудок. Врач прописал ей какие-то таблетки и настоятельно рекомендовал полный покой. Она часами сидела в кресле в углу комнаты, беспрерывно теребя непослушными, нервными пальцами оборки лежавшей у нее на коленях подушки. Говорила она очень мало, лишь безразлично отвечала на мои вопросы.
Настало воскресенье, и я с детьми, как обычно, решил пойти в парк. Мне не хотелось брать Элизабет с собой, но она настояла. Дети затеяли привычные игры на качелях, тогда как Элизабет присела на скамейку, напряженно глядя в сторону ворот парка. Я молча развернул газету.
Подняв через несколько минут глаза, я увидел, что Элизабет стоит ярдах в пятидесяти от меня, по-прежнему не отрывая взгляда от входа в парк. Мне даже показалось, что она разговаривает сама с собой. Я посмотрел на часы, до трех оставалось несколько минут.
На этот раз у входа показался один лишь слуга. Ни кресла-каталки, ни старика. Только зонтик и пакет, правда, теперь он оказался гораздо больших размеров, чем прежде. Мне кажется, я уже тогда знал, что должно было произойти. Элизабет резко повернулась ко мне и издала дикий, истошный вопль. Слуга выронил пакет на траву, и из него веером во все стороны брызнули крупные, мягкие, мясистые зеленоватые крошки.
Эдди Бертен
КАК ДВА БЕЛЫХ ПАУКА
Заходите, святой отец, заходите, только дверь, пожалуйста, притворите за собой — знаете, здесь такие сквозняки. О, я вижу, вы и магнитофон прихватили, ах, так он уже работает… Прекрасно, прекрасно, именно этого я и хотел. Мне действительно хочется, чтобы вы знали правду, все — вы лично, доктор, в общем, весь свет. Как хорошо, что вы все же пришли.
Разумеется, я сам надумал пригласить вас. Нет, спасибо, не курю, хотя раньше дымил, как паровоз, знаете ли, и потому кончики пальцев у меня от никотина всегда были желтовато-коричневые. Только не надо так на меня смотреть… О, да, да, я понимаю.
Что? Почему это я против? Я отнюдь не против того, чтобы поговорить на эту тему. Отнюдь. Да и потом я уже как-то пообвык обходиться без них, иногда даже сам забываю, что когда-то… трудно во все это поверить, не так ли? А между тем это действительно так, где-то ближе к концу я почти перестал воспринимать их как часть самого себя. Да и принадлежали ли они когда-либо мне? Сомневаюсь. Но только прошу вас, сядьте, пожалуйста, ну да, хотя бы на кровать. А я постою — насиделся уже. Времени-то сколько прошло, да и места здесь не особенно много, чтобы рассиживаться двоим. Неплохая шутка: «Насиделся уже…» — и точно, и весьма символично!
Простите, что вы сказали? Еще и недели не прошло? А мне показалось, что не меньше месяца! Но вы не должны забывать, святой отец, что я долгое время пролежал в тюремной больнице, пока они наконец не смекнули, что к чему, и не перевели меня в этот дурдом.
А почему бы мне его так не называть? Ведь это же и в самом деле дурдом, психбольница, а я действительно психбольной, причем весьма опасный! А вы-то сами меня не боитесь? Впрочем, о чем это я? Разве я когда-нибудь мог причинить вам вред? Ну конечно, мог попробовать укусить вас, но зачем? Так что не стоит бросать испуганные взгляды в сторону двери, не надо меня пугаться. Ведь я же сам пригласил вас для того, чтобы все обстоятельно рассказать, разве не так?
Нет, не ваш Господь Бог, не рай и не ад и не что-то в этом роде, не путайте меня. И пожалуйста, не беспокойтесь, я все равно ни в кого из них не верю. Ну хватит, хватит же, это действительно так, а потому не тратьте зря времени, ни моего, ни вашего. Если даже допустишь, что существует такая штука, как загробная жизнь, то и в этом случае моя душа спокойна. А главное — совесть чиста… Я в этом не сомневаюсь. Нет-нет, это отнюдь не тщеславие, просто я не сделал ничего такого, вы слышите? В жизни я никого не убивал! Что ж, возможно, в чем-то меня можно было бы упрекнуть за его смерть, и самому мне надо испытывать определенное чувство вины, однако еще раз вам повторяю: Говарда Бретнера я не убивал. Это они убили его, а потом, как и ожидалось, все свалили на меня. Впрочем, меня это не удивляет. Нет, вы скажите, приходилось вам встречаться с ситуацией вроде моей? Не хочу сказать, что точно такой же, ну, просто с похожим делом, которое оказалось бы столь же странным, необъяснимым. Невозможное в наше время отвергается буквально всеми, и если вы упираетесь в него, настаиваете на нем, то вас тут же начинают считать сумасшедшим. Такие простые вещи: самолеты, автомобили, атомная энергия, космические корабли, а ведь в прошлые века и их бы нарекли «невозможными», какой-нибудь «безумной чушью». Но, надеюсь, наступит день, когда смогут объяснить то, что случилось со мной. Парапсихология, метафизика, телекинез… они постоянно узнают обо всем этом что-то новое, навешивают бирочки с длинными латинскими названиями, а потом прячут куда-нибудь подальше, чтобы не оскорбить чьих-то чувств. Но и в этих досье далеко не всегда находится место для сверхъестественного, поистине демонического. А вот скажите, святой отец, церковь ваша — разве она и в самом деле не знает ничего про белую и черную магию, про ведьм и колдунов? Разве сам Папа Римский, Григорий, как бишь его… а? Четырнадцатый? Ну так вот, разве не он сам разработал всю процедуру изгнания дьявола? Впрочем, я не знаю, сейчас все это не так уж и важно, хотя, как знать, может, кое-что могло бы и спасти меня? А скажите, святой отец, вы сами-то верите во зло?
