— Маран, положите трубку!.. Положите, черт вас возьми, трубку!.. Алло! Ницца?.. Да, Мегрэ… Значит, эта особа последние три недели не покидала Ниццу? Хорошо проверили?.. И никаких телеграмм ни вчера, ни сегодня утром не получала?.. Как?.. Не понимаю, как его фамилия?.. Луше… Ван Уше?.. Давайте по буквам!.. Значит, Виктор — В… Ага, Ван Ушен?.. Да, слушаю… Голландец… Какао… Да! Сообщите все что можете. Если меня не будет, продиктуйте моему инспектору.
И Мегрэ негромко, скорей для себя, чем для других, повторил:
— Жена судьи уже много лет живет в Ницце с неким Хорасом Ван Ушеном, богатым голландцем, сделавшим состояние на какао.
Затем Мегрэ раскупорил бутылку, выпил один-второй стакан вина, посмотрел на Межа невидящим взглядом и приказал:
— Сиди здесь, пока я не вернусь.
Трое журналистов двинулись вслед за Мегрэ, но он не обращал на них внимания. Был час аперитива, и из гостиничного кафе высыпали посетители, чтобы посмотреть, куда направляется комиссар. А он, приветственно махнув рукой жандарму, дежурившему возле дома судьи, дернул за звонок.
— Пожалуйте сюда, — пригласила Элиза. — Господин судья ждет вас.
Все та же просторная комната, такая безмятежная, такая удобная! Мегрэ заметил, что судья беспрестанно стискивает побелевшие от напряжения пальцы.
— Присаживайтесь, господин комиссар. Но сначала снимите пальто: я вас на какое-то время задержу, а в комнате сильно натоплено… Портвейна не предлагаю: вы наверняка откажетесь.
В голосе сквозила горечь.
— Отнюдь нет!
— А не пожалеете, что пили со мной, когда я все расскажу?
Мегрэ уселся в то же кресло, где сидел в прошлый раз, вытянул ноги, набил трубку.
— Вам знаком некий доктор Жанен?
Судья порылся в памяти. Судя по всему, это не было уловкой.
— Жанен? Погодите… Нет, понятия не имею.
— Это человек, которого вы хотели бросить в море.
Судья сделал такое движение, словно хотел сказать: «Да разве об этом речь! Причем тут это?» Потом налил портвейну.
— Итак, ваше здоровье! — приподнял он рюмку. — Я ведь вас на слове не ловил… Прежде всего, мне хочется задать вам один вопрос.
Он посерьезнел. Лицо его, обрамленное светло-седыми, растрепанными, как у женщины, волосами, оживилось.
— Если случится так, что на какое-то время я лишусь возможности заботиться о дочери, можете ли вы обещать мне, как мужчина мужчине, что с ней не случится ничего дурного?
— Полагаю, что в случае… в случае, если произойдет то, чего вы опасаетесь, забота о вашей дочери будет возложена на вашу жену?
— О том, чтобы доверить девочку матери, и речи быть не может. Итак…
— Я прослежу за тем, чтобы она жила в наиболее благоприятных условиях — разумеется, в рамках закона.
— Благодарю вас.
Судья медленно допил портвейн, поднялся и достал из ящика папиросы.
— Вы курите только трубку, не правда ли? Прошу вас…
Наконец, выдохнув первое облачко дыма, он пробормотал:
— По зрелом размышлении я решил, что при сложившихся обстоятельствах мне лучше всего провести какое-то время в тюрьме.
Это было неожиданно. В ту же секунду над головами у них взлетели звуки рояля. Судья перевел взгляд на потолок. Когда он снова заговорил, голос у него от волнения стал хриплым; казалось, он еле сдерживает слезы.
— Я убил человека, комиссар.
С тротуара доносился стук подбитых гвоздями башмаков жандарма.
— Теперь вы едва ли станете допивать портвейн.
Он достал из кармана старинные золотые часы, щелкнул крышкой.
— Полдень… Мне все равно. Но вы, наверное, захотите сначала позавтракать. Не смею предлагать вам разделить со мной трапезу.
Он налил себе еще и снова сел лицом к Мегрэ перед камином, где потрескивал огонь.
