Но вот мы выбрались на верхний этаж. Когда-то здесь явно хранили кофе – характерный запах продолжал висеть в прокопченном воздухе. Этаж был пуст. Стены взялись гнилью. На всех поверхностях густым слоем лежала пыль. Под нами скрипели половицы. Мелодия шарманки едва доносилась и почти оборвалась, а гомон толпы вообще угас. Сияния ярмарочных факелов хватало, чтобы как-то осветить этаж, но свет был неровный, он постоянно двигался, и нас окружали какие-то кривые тени, и чем дальше мы шли, тем становилось темнее.
– Ватсон… – пробормотал Холмс, и по тону его голоса я понял, что он хочет сказать. Я достал револьвер и почувствовал себя увереннее, ощутив ладонью его вес и холодное прикосновение.
– Холмс, – сказал я, – мы попусту тратим время. Здесь ничего нет.
– Но не так давно здесь был ребенок, – ответил он.
Я перехватил его взгляд и в дальнем углу увидел две забытые игрушки – юлу и оловянного солдатика, который, хотя почти полностью выцвел, стоял по стойке смирно. В этих игрушках было что-то бесконечно печальное. Неужели когда-то они принадлежали Россу? Неужели здесь было его предсмертное пристанище и эти игрушки – единственное воспоминание о детстве, которого у него никогда не было? Меня потянуло к ним словно магнитом, я еще дальше отошел от входа – чего от меня и ждали. Я слишком поздно заметил выступившего из ниши человека и не смог уклониться от просвистевшей по воздуху дубинки. Она ударила меня ниже локтя, боль белой вспышкой затмила глаза, и пальцы мои разжались. Револьвер упал. Я нырнул за ним, но получил второй удар и потерял равновесие. В ту же секунду откуда-то из тьмы раздался голос другого человека:
– Не двигаться, или застрелю обоих на месте.
Холмс оставил этот приказ без внимания. Он уже был рядом и помогал мне подняться.
– Ватсон, вы целы? Никогда не прощу себе, если получите серьезную травму.
– Ничего страшного. – Я вцепился в руку, стараясь нащупать перелом или трещину, и уже понял, что там максимум синяк. – Я не ранен.
– Трусы!
Навстречу нам, позволяя отсвету извне упасть на его лицо, вышел человек с редеющими волосами, вздернутым носом и тяжелыми округлыми плечами. Это был Гендерсон, таможенник (по его собственным словам), заманивший Холмса в ловушку, в курильню опиума Крира. Он сказал нам тогда, что был наркоманом, и это, видимо, было одним из немногих правдивых мест в его рассказе, потому что, как и при нашей первой встрече, глаза его были налиты кровью, а по лицу растекалась болезненная бледность. В руке он держал револьвер. Его сообщник подобрал мое оружие и, шаркая, продвинулся к нам, держа нас на мушке. Этого человека я видел впервые. Дородный, похожий на жабу, волосы коротко острижены, уши и губы вспухшие, какие бывают у боксера после неудачного боя. Дубинкой ему служила тяжелая трость, все еще свисавшая с его левой руки.
– Добрый вечер, Гендерсон, – ответил Холмс совершенно невозмутимым голосом. Можно было подумать, что он приветствует старого знакомого.
– Вы не удивлены моему появлению, господин Холмс?
– Наоборот, я его ожидал.
– А моего друга Брэтби помните?
Холмс кивнул и повернулся ко мне.
– Этот человек удерживал меня в «Местечке Крира», когда в меня вливали дурман, – объяснил он. – Я надеялся, что и он будет здесь.
После секундного колебания Гендерсон засмеялся. Он уже не прикидывался слабаком, как во время визита на Бейкер-стрит.
– Я вам не верю, господин Холмс. Уж больно легко вы берете наживку. Вы не нашли то, что искали, у Крира. Не нашли и здесь. Можно подумать, вы готовы мчаться как на пожар в любом указанном направлении.
– Каковы же ваши намерения?
– Думаю, они вам и так понятны. Мы хотели урезонить вас в тюрьме Холлоуэй – в конечном счете, останься вы там, для вас же было бы лучше. На сей раз мы будем действовать более прямолинейно. Мне приказано убить вас, пристрелить как собаку.
– В таком случае будьте так любезны удовлетворить мое любопытство и ответить на пару вопросов. Девочку в Блюгейт-Филдс убили вы?
– Представьте себе, я. У нее хватило ума вернуться в паб, где она работала раньше, поэтому мы легко ее поймали.
