В порыве радости девушка бросилась ему на шею, крепко обняв, а затем побежала скорее повесить табличку у входа в дом. Герберт остался на месте, и она вернулась за ним.
– Что с тобой? Ты так обескуражен. Ты забыл что-то дома?
Герберт пришел в себя.
– Нет, все хорошо. Давай прикрепим табличку, и я побегу на работу.
Берта расстроилась из-за того, что сегодня они не выпьют вместе кофе. «Ну, ничего. Почитаю новую книгу», – решила девушка. Она часто читала за чаем или кофе.
«Мне нужно менять свое поведение с ней», – горестно задумался Герберт. – Почему она видит во мне только друга? Может быть, ее сердце занято кем-то другим?»
По дороге на работу знакомые девушки приветствовали его, а некоторые приглашали в кино или на пикник. Но ни у одной из них не было таких золотых волос, такого доброго взгляда, который мог растопить любое, даже самое черствое сердце.
А его сердце было покинутым и израненным.
«Приглашу ее на пикник – видимо, так сейчас приглашают на свидание».
А Берта тем временем пила кофе с молоком из глубокой синей чашки и читала книгу за столиком в саду.
Жизнь обнимала ее со всей силой своей любви. У нее был
верный друг. Любимый дом. Она собиралась искать первых заказчиков и заниматься любимым делом.
Яблони, одетые в белоснежные мягкие цветочные шали, окружали ее со всех сторон, и дуновение ветра в их листьях и соцветиях дружески подсказывало: «Будь внимательнее. Приглядись».
Берта окинула взглядом сад и дом. У крыльца бурно расцвели розовые кусты с пьянящим сладким ароматом. Бойкие нарциссы окаймляли садовую дорожку. В клумбах распустились сине-сиреневые мускари. Цветущие яблони, деревца сирени и вишни воздушным облаком цветов накрыли сад, будто белыми, сиреневыми и розовыми кружевами.
«Завтра закончу оформлять документы и расскажу соседям об открытии «Домашнего волшебства». Как же мне хорошо дома! Как я хочу, чтобы дома всем было хорошо!»
Пока Берта закрывала книгу и прибирала посуду после кофе, Герберт купил билеты в кино и выбрал место для пикника.
Глава 22.
Джонатан мерил шагами длинный больничный коридор.
Здесь было неуютно: несчетное количество одинаковых закрытых белых дверей, бездушные и угрюмые черные кожаные диваны для ожидающих. У стен стояли холодные, твердые металлические кушетки.
Джонатан ждал, когда завершится операция отца.
Прошло уже более двух часов, а врачи все не выходили. Периодически из операционной выкатывали высокую кушетку на колесах, на которой лежал больной, весь обвешанный проводами и трубочками. Врачи бегом везли эту кушетку до лифта, а там – в реанимацию для особо тяжелых случаев. Каждый раз, когда Джонатан слышал скрежет и грохот колес по звонкому кафельному полу, он вздрагивал от ужаса, боясь увидеть на кушетке своего отца.
Он выпил уже три чашки кофе из автомата, пробовал читать, но не смог. Смотрел в окно, но и там его ждала полноцветная картина горьких страданий: плачущие родственники, гудящие машины скорой помощи, растерянные больные.
Кто-то деликатно тронул его за плечо.
Резко обернувшись, он увидел уставшего, но улыбающегося доктора.
– Все прошло хорошо, не волнуйтесь. Ваш отец крепкий малый. Объясните ему, как важно беречь себя после операции, а то он уже завтра собрался на лошадиную ферму кататься на лошади.
Джонатан с чувством пожал доктору руку и поспешил к отцу. Он казался таким беспомощным, беззащитным во всех этих белых простынях. Но доктор, к счастью, был прав – отец уже готов был идти на поправку и радоваться жизни.
– Я в порядке, сын, – твердо резюмировал он свой трехчасовой сон, во время которого доктора искусно работали над его сердцем. – Я в порядке, правда. Вот только сердце все равно болит.
Джонатан встревожился:
– Сейчас я позову врача, папа, – и он бросился к выходу из палаты.
– Стой, стой, какой ты прыткий! – сдержанно подкашливая, рассмеялся отец. – Сердце за тебя у меня болит, сынок. Хочу, чтобы жизнь свою ты устроил. Счастливым был. Давай-ка не сиди тут со мной, как наседка,
а невесту свою ищи.
Джонатан смутился.
– Вернусь на работу и найду. Она не ответила ни на мои звонки, ни на мои письма, все еще обижена, что я уехал. Ну не глупость ли? Ну да ладно, это решается одним пышным букетом пионов и приглашением в театр.
