Глаза Шамрая были озорные, насмешливые, с огоньком. От него попахивало перегорелым самогоном, и он, видимо, не заметил сожаления и горечи, которые промелькнули во взгляде друга.
А смущение Зуева он понял по-своему:
— Ну так как оно, с бюрократами?
Зуев обрадовался:
— Нелегко, брат… нелегко.
— Это тебе-то? В чинах, с орденами… И на должности. А как нам-то? Нам-то как?
— Понимаю… Но никак не пойму другого: какого черта ты меня дичишься? Друга чего избегаешь?
Глаза без ресниц моргнули и уклонились в сторону:
— Да ведь стыдно…
— А чего тебе стыдно? Солдат, воин.
— А может, и ты такой же: проверять начнешь…
— Я давно проверил.
— В бане, что ли?
Зуев обнял друга за плечо и совсем близко заглянул ему в глаза, лукаво подморгнул и тихо запел:
Три мушкетера, три мушкетера
В Подвышкове живут…
Бравые ребята, славные ребята
Весело живут.
Шамрай лихо присвистнул и подхватил:
И оба задумались. На свист Шамрая приоткрылась дверь и показалось лицо Гриднева. Увидя спины обнявшихся друзей, он тихо прикрыл дверь.
— У Зойки был? — шепнул ему на ухо Зуев.
— Не был еще.
— Почему не зайдешь? Нехорошо.
— А ты был?
— Нет.
— Для начальства, значит, другие правила… поведения и чуткости.
— Брось ты это «начальство». Какой я вам обоим начальник?
— Ладно, брошу.
— Нехорошо… Девка, друг наш, в беде.
— А кто ей эту беду накликал?
— А те же, что и нам с тобой.
— Ну, мы под немцев не ложились…
— Послушай… Мы же с тобой ничего не знаем о нашем лучшем друге. Друге юности. Понимаешь? Как же мы смеем не доверять, клеймить, бросать грязью?
Шамрай резко стряхнул руку Зуева со своего плеча, но ничего не сказал. Зуев продолжал:
— …Я ведь тоже, как и ты, от неожиданности и даже омерзения какого-то закричал, понимаешь, поначалу. Чуть-чуть не заревел от досады… А мамаша моя как хлобыстнет меня по морде… «Сбежали сами, говорит, женщин, девушек бросили врагу». Подумаешь, и выходит — что и мы в этих делах кое в чем виноваты.
— Мамаша твоя правильная женщина… Но и мы с тобой ничего такого не сделали, чтобы нас… Ты ведь не знаешь: я два раза из лагерей бежал. Я три раза всю Европу прополз, к своим пробивался, к тебе, к мамаше твоей, к Зойке на выручку. Чего же вы еще от меня хотите? А после всего этого в комиссии спрашивает меня такой холодномордый: «Если все, что рассказали о себе, хотя бы на пять процентов правда, объясните: каким же образом вы стоите передо мною живой?» Он недоволен одним: что я — живой. А если я и сам не знаю, как остался жив?
— Ты объяснил ему?
— Объяснил, — угрюмо сказал Шамрай. — Я сказал ему: «А что бы ты, стерва, делал, если б я не остался жив? Ты ведь на том и сидишь, что целыми днями меня точишь. Ну, дай мне машинку, дай девять грамм, и я буду мертв для твоего удовольствия».
По лицу Шамрая пробегали тики, и Зуев понял, что нельзя больше растравлять друга. Он знал, что «фронтовые психи» часто доводят сами себя до припадков. Положив руку ему на плечо, он сжал его сильно:
— Ну, хватит, хватит об этом…
Шамрай, поскрипев немного зубами, успокоился.
— Сходи завтра с утра к Самусенке. Слышишь? Ты должен… Ну для меня сделай это… Будь другом… Давай же будем мужчинами.
— Мужчинами? — прошептал Шамрай, задумчиво глядя в окно.
— Теперь так… Завтра в первой половине дня у меня бюро райкома. Буду занят. Приходи к часу. Только одно… Ты можешь прийти трезвым?
— Совсем, как стеклышко?
— Ну конечно.
— Для друга — могу.
— Вот и спасибо…
— Зачем это тебе сдалось?
— Поедем в село тут одно.
— Ты что, может, женить меня хочешь?
— Нет, просто по делу. Посмотрим поля, на Иволгу глянем… вспомним. Слушай, надо нам, всем надо немного оттаять этот лед, что в груди у нас застыл… Понимаешь?
— Вряд ли… Но если тебе охота, что ж — поедем. Мне все равно.
— Ну, раз тебе все равно, то поедем. Для меня, для старого друга. Хочу с тобой по душам поговорить… о себе рассказать, посоветоваться хочу. Кто же поймет нас, как не мы сами? Нет, нет, кроме шуток… У тебя свое горе — оно у всех на виду. А мое, может быть, еще тяжелее — оно скрытое. Может, потому мне и труднее, чем тебе.
— Ладно, поедем.
— Только не подведи.
— Разве я тебя подводил когда-нибудь? — с легкой горечью сказал Шамрай, глядя другу прямо в глаза.
