— Гитлер и наш районный шеф полиции Нычипор Бамбула на евреев зря поклеп возводылы…
Зуев заинтересовался.
— Ну що воны нация торговая и, значит, паразиты. Наиздывся я по Европам… Так от где торгують… Оце так! Один мае дюжину пуговыць, другой — шкирку на дамские тухвельки, четвертый — пачек пять сигарет, и кожен хоче обмануть другого. А коло хаты нагажено, а дороги такие, что ребра на них поломаешь… И все торгують, проше пана, торгують…
Зуев даже смутился от такого откровенного шовинизма:
— А шахтеры?
— Ну, то трудящий народ. А трудящий народ везде один. Що в Расеи, що у нас, на Донце, що под тою Одрою…
— Чего же ты, бригадир, так на освобожденных братьев?
— А хиба я про братов славян? Я про мелку буржуазию. Самое подлое племя это на свете. У нас в оккупации оно тоже вылезло, как жаба весною. Бендера их крепко ожывляв… А если говорыть про полякив, то до ных мий такый упрек: дуже воны этой мелкой торговле да шпекуляции волю дають… А впрочем, то вже ихне дило… Потом покаються. Труднее им до социализму повертать будет. А сегодня — самый раз.
Зуев заметил, как прищуренный зрачок бригадира мельком скользнул по его лицу.
— Помню, как тогда, когда батьки наши с гражданской по домам попрыходылы, и у нас… во время нэпа частник полиз було…
— Что-то не верится, чтобы у нас даже во время нэпа была такая сплошная спекуляция… — возразил Зуев. — Ну, допускаю, что гнилое мещанство или еще не приспособившиеся из мелкого люда занимались этим.
— Это ты верно подметил, — подхватил бригадир. — А ведь здесь Европа… — И, отвернувшись, он ловко циркнул сквозь щербинку в передних зубах.
Зуев улыбнулся одними губами, не отрывая глаз от дороги.
— А песню тебе не доводилось слышать? — спросил бригадир. — Я в терчастях, помню, служил, под Харьковом… — Он замурлыкал навязчивый мотивчик песенки двадцатых годов, слышанной и Зуевым в детстве:
И по винтику, по кирпичику
Растащили весь этот завод…
— А еще вот: «Как родная меня мать провожала…» — улыбаясь, запел Зуев.
— Пели по праздникам… Только и я тогда совсем сопляк был. А тебе откуда это известно? Годков мы вроде разных… — И, не договорив, бригадир опять циркнул за ветровое стекло.
Зуев слыхал все эти песенки от матери, молодой еще тогда, бойкой заводилы из женотдела.
— Так про это в книжках много написано — доводилось читать, — сказал Зуев.
Впереди заклубился столб пыли. Замельтешили коровьи хвосты. Бригадир стал прощаться и соскочил с машины, как только поравнялись с повозкой, запряженной битюгами. На возу пестрел целый букет украинских девчат.
Они, увидев за рулем молодого офицера, стрельнули глазами. Одна, самая бойкая, закричала пассажиру Зуева:
— А мы уже думали: вас герман где-сь перехопил, товарищ бригадир!
Черниговец усмехнулся:
— Черта с два, Катерино. Меня теперь и сам бис не возьмет. Прошел огонь и водопроводную трубу. Перекур, дивчата! Перекусить надо. И товарища офицера мне покормите.
Стадо согнали на обочину, к речушке. Быстро расстелили пятнистую плащ-палатку. Соорудили еду. Странный обед был сервирован украинскими колхозницами. Голландские шпроты и сардины, похожая на макароны сушеная картошка, такой же сушеный лук, маринованные фрукты. Запивали все это сидром из канистры. Но чуднее всего был хлеб, завернутый в фольгу, нарезанный тоненькими ломтиками.
— Из интендантских подвалов брали, — буркнул черниговец, пережевывая похожий одновременно и на глину и на шоколад хлеб. — Говорят, годами лежать может. Химия со стратегикой. За питательность только не очень уверен. Витамины, товарищ капитан, вещь природная. Длительного хранения не выносят — разлагаются.
Погремев серебряной бумажкой, с сомнением покачал головой и неуверенно добавил:
— Впрочем, немец — он же обезьяну выдумал. Может, в такой упаковке и витамин держится? Только, по-моему, желудку свежий подовый хлеб ни в какое сравнение с этими «конфетками» не годится.
Зуев никак не мог отковырнуть прилипший к зубам хлеб, а черниговец мрачно буркнул:
— Стратегика…
Подошли к реке. Зуев с удовольствием почистил зубы. Красношерстные коровы большими глазами маслянисто глядели, как капитан причесывал свой смоченный в польской речушке чуб гребенкой и щеточкой с зеркальцем на обороте. Военторговская фуражка придавала ему лихой вид, необычный после приевшихся за три года пилоток и ушанок.
