Я знал в Мексике человека, большого чудака, который пожелал увидать свои собственные похороны. Он был очень богат и денег не жалел; что здесь, в Париже, показалось бы невозможным, оказалось возможным там, за морем. При помощи денег и всяческих фортелей он добился того, чего хотел. Ему устроили очень торжественные похороны. Он лежал в стеклянном гробу, а священники, не знавшие об этом обмане, пели над ним погребальные песни. И вот, он во время обряда… умер.
Вы слишком исследуете, что происходит в других; берегитесь, чтобы с вами не случилось, как с тем человеком: вдумываясь чрезмерно, из простого любопытства, в эти чувства и мысли, вы можете в них завязнуть.
Он говорил в очевидной горячке. Даже не обращая внимания на пылающие глаза, горячие ладони рук и быстрое биение пульса, можно было заметить это по внезапным, бесцельным движениям и странному отсутствию связи в его речи. Но то, что говорил он, все же производило на меня чрезвычайное впечатление, и я выбежал от него в каком-то необъяснимом страхе и с прочным решением посещать его с этого времени менее часто. Однако мне не хотелось оставить его без призора в болезни, и я упросил своего друга, Анатоля, врача гораздо более опытного, чем был я сам, чтобы он занялся им на некоторое время.
натоль ежедневно ходил к Ройко и приносил мне вести о нем в больницу и кофейню. Потом, когда мои мысли несколько успокоились, я начал сопутствовать ему в дом «под утопающей звездой», но, как доктора, немного помогали Ройко и я, и он. Он слабел и гиб на наших глазах от какой-то скрытой душевной, загадочной болезни, медленно умирал как будто без всякой телесной причины.
Анатоль смотрел на Ройко, как на довольно интересного человека, умственно полубольного, но не обнаруживал к нему ни сочувствия, какое он возбуждал во мне, ни интереса, который так безраздельно привязал меня к этому странному человеку. В присутствии Анатоля Ройко был очень молчалив; он чувствовал к нему очевидную антипатию, и, сдерживаясь до некоторой степени, все же не совсем скрывал это. И вскоре Анатоль совсем прекратил свои посещения. Я пытался тогда убедить Ройко, чтобы он пригласил другого врача, или же поступил в какую-нибудь больницу. Но он не хотел и слушать об этом.
— Я умру у себя дома, — коротко ответил он, — никакой доктор мне не поможет. Что может посоветовать другой — сумеете и вы. Так будьте в таком случае сами моим доктором, или я совсем откажусь от всякой медицинской помощи.
Он был упрям, и я уступил ему в этом так же, как и в других вещах. Поэтому я снова начал бывать, вначале частым, а потом и ежедневным гостем в доме «под утопающей звездой», и весь дом знал меня, и понемногу меня приняли как своего те из его обитателей, с которыми я чаще встречался.
Случаю было угодно, чтобы вскоре я ближе познакомился и с той бедной женщиной, которая так сильно плакала, когда военный грубиян дерзко оттолкнул ее от себя.
Я сидел у Ройко, более чем когда-либо мрачного, печального и молчаливого, как вдруг дверь быстро открылась и на пороге появилась госпожа Целестина. Она была бледна, как труп.
— Ради Бога, на помощь! — задыхающимся голосом кричала она. — Скорее, скорее, иначе может произойти убийство!
Она убежала так же быстро, как прибежала, а я поспешил за ней по лестнице, на площадку под «клеткой идиоток».
Там мы увидели светловолосого военного красавчика, которого я знал уже в лицо; он только что вылетел из комнаты той женщины, был взбешен, а руки, которые он вытирал носовым платком, были испачканы кровью.
— Беда! — крикнула госпожа Целестина и зашаталась. — Беда! Он убил ее, наверняка убил эту бедную Виргинию! Я слышала ее отчаянный крик! А теперь эта мертвая тишина!..
Мы вбежали в комнату; в это время со всех сторон уже слышалось хлопанье дверей и поспешные шаги встревоженных жильцов: сбежался весь дом.
Женщина, которую госпожа Целестина назвала Виргинией, лежала на полу в изорванном платье, с волосами в беспорядке, со следами крови на лице, шее и груди. Она была без чувств. Я поднял ее и положил на канапе. Госпожа Целестина смачивала ей водою виски. Виргиния открыла глаза и увидела любопытные лица толпившихся в дверях жильцов дома.