— Какой я тебе зверь, Илларионыч… Ну, здравствуй!
Из Коммунарки я ушел в армию. Жители, за исключением самых юных, мне как родные. Родственников у меня тут не осталось. Горькие дни пережил я, учась в девятом классе: мать и отец работали на лесокомбинате — в Лесном, но завербовались и уехали на Север на заработки. Мы (я и две младшие сестренки) зимовали в избе без родителей. Учителя и тетка Дарья подбадривали, бригадир давал коня съездить в лес по дрова. К весне мы все равно истопили в печке забор и часть сарая. Учебу в школе не бросили. В июне мама вернулась, скорехонько продала избу, домашний скарб, и они втроем (мама и мои сестры) уехали на Север к папе. Я до осени жил в доме дружка, да поехал в городское профтехучилище. После окончания его меня призвали в армию.
— Где Юля? Что у нее за несчастье? — спросил я тетку.
— Телята сдохли, — спокойно сказала она и повернулась, чтобы идти к воротам своей ограды, но будто спохватилась и сердито добавила: — Бригадир — вахлак! Девчонку губит! Она еще подросток, ей на уроки идти, а он держит ее на пастьбе до крайности!
Женщина скрылась за воротами. Скоро из калитки выскочила и сама Юля — плотная невысокая девушка в ситцевом платьице; густые каштановые волосы забраны в пучок и перевязаны красной ленточкой, челочка на лбу, ноги в тапочках; вся послушная, домашняя, а глаза печальные. Симпатичная девушка из юных красавиц, которые подросли уже после моего отъезда из деревни.
— Почему телята убрели в зеленя? — без обиняков обратился я к ней.
Уголки пухлых губ дрогнули, плечи колыхнулись.
— Я бригадиру сказала: «Завтра на пастьбу не выйду». Он заорал: «Нет тебе подмены!» Утром я загнала гурт в рощу и оставила, а сама уехала на автобусе в город…
— Самовольно бросила работу, — прокомментировал я, — не могла еще день подождать…
— Надо было в город. — В голосе непреклонность.
— Что у тебя там, спешное?
— Надо было в город, — повторила она твердо.
«Характер у нее кремень, как у тетки», — подумал я и больше ни о чем не допытывался; пообещал похлопотать за нее в правлении колхоза. Посоветовал не опаздывать на занятия в школу.
— Балда ты, Александр! — выслушав меня, раздосадованно подытожил рассказ Батя. — Ехал помочь, и после твоего участия девчонка полезла в петлю… Иди!
В моем кабинете райкомовцы обступили меня с сочувствиями. А я сидел как пень, ничего не слыша. Спохватился — и поехал в областную прокуратуру.
— Зачем вы лично взялись изучать причины падежа телят? — спросил следователь.
— Такой у меня нрав, — другого ответа не мог придумать. — Лезу в происшествия…
Покинув прокуратуру, оседлал мотоцикл, рванул в Коммунарку. На улице, как обычно, играли на полянках ребятишки, бабушки сидели на скамейках. Остановив мотоцикл возле ворот тетки Дарьи, свободно вошел в ограду, но дверь в сени заперта крохотным замком. В здании клуба (а там и комната бригадира) за столом сидел бритоголовый маленький мужик в сатиновой рубахе-косоворотке, громко наставлял двух женщин. Увидев меня, он торопливо встал и протянул руку, но глаза у него были хитроватые, недобрые.
— Нехорошо, Илларионыч, вышло… Встряли в наши телячьи неурядицы и замарались…
— Где тетка Дарья? — перебил я его.
— А что Дарья? Она не поможет. — Он сел за стол, опять стал что-то писать в толстой амбарной книге.
Красивая полная женщина, моя ровесница, некстати засмеялась:
— Губишь, секретарь, девушек… Жениться пора! А Дарья ушла в церковь заказывать панихиду.
Упреки и шутки так расстроили меня, что я скорбно приложил руку к сердцу и раскаялся:
— Клянусь вам, ничем я Юлю не оскорблял! Расспросил только о телятах…
— Ну, ну, Илларионыч, — успокоил меня бригадир. — Ты это судье скажешь, а мы люди маленькие… Жалко девушку.
Ясно море! Никому не было дела до моей исповеди! Да и правильно: девочку уже не оживить! Женщина рассказала: тетка Дарья вечером хватилась, где племянница? Сходила в соседний дом, там два парня холостых, допытывалась у них, была ли Юля на танцах в клубе. Нет, там ее не видели. До рассвета тетка Дарья просидела у окошка, все поджидала племянницу, думала, что она на свидании. Беспокойство, конечно, одолевало. А как вспыхнула зорька, побрела в ограду собирать развешанное на веревках белье да заглянула в сарай и обмерла от ужаса: кто-то там висит на шпагатике детской скакалки, привязанной к перекладине, ноги под себя подогнул. «Юленька!» — ахнула тетка и стала тормошить девочку, заторопилась, чтобы чем-то перерезать шпагатик, а под руками ничего нет, и заспешила в кладовую за большими ножницами, которыми овец стригут. Ну сияла тело, уложила на земляном полу, оно уже бездыханное. Закричала тетка Дарья, заплакала, бросилась в соседнюю ограду, разбудила в доме всех. Парни выскочили заспанные, один сходил в сарай поглядеть на Юлю, а второй забоялся. Послала тетка Дарья парня постарше, чтобы привез из поселка доктора, а младшего на мотоцикле за милиционером. Зазря торопила их. Участковый прибыл утром часов в десять вместе со следователем и врачом. Осмотрели место беды, освидетельствовали труп, отправили на машине в город. Дарья сперва плакала, а потом лицо ее окаменело, почернело, она повязалась черным платком и ушла за реку в село, где церковь.
