Благо, и город бесноватый не спал.
Тени бродяг, к которым прилипло удивительной выразительности советское сокращение «бомж», расплывались у дворовых помоек, возникали в сиянии ночных ларьков, одуряющий запах, казалось, распространялся от них на весь квартал. Проститутки пугали, когда проходил близко, совершенно мертво раскрашенными лицами, будто не в парикмахерской они побывали недавно и до работы не в своей, снятой на двоих, квартире трудились перед мутным зеркалом в ванной, а специалист в морге готовил их к встрече с клиентами. Впрочем, и клиенты были не лучше: бледные, большие, круглоголовые – черви. Тормозила машина, похожая на гигантский обмылок, девка склонялась, просовывала в окно голову, договаривалась... По двое-трое шли милиционеры, в безобразной серой сатиновой одежде, в еще более безобразных картузах, нелепо торчали стволы автоматов – больше всего менты были похожи на статистов, изображавших полицаев в советских фильмах о войне. Вокзальные люди с клетчатыми гигантскими сумками в ожидании утра ели сосиски у вагончика-буфета. Бродили сумасшедшие, старухи-торговки, перебегая с места на место, играли с милиционерами в бесконечную игру, калека в камуфляже сидел, прислонясь к стене у входа в метро, и пил пиво из мятой банки...
Я шел к центру, возвращался с половины дороги, кружил по площади, с отвращением, страхом и непреодолимым удовольствием вглядываясь в эти тени, лица, фигуры и сцены, заходил наконец в забегаловку поприличней, такая на площади из круглосуточных одна, в ней меня уже узнавали, даже здоровались, охранник – все из тех же, конечно: круглая бритая голова, толстое большое тело, лицо чудовищного младенца – не просто кивал, а даже пододвигал к стойке табуретку для меня.
Однажды разговорились с ним о музыке фламенко – безумный, безумный город!..
То, что в других странах называется «двойной виски», здесь называлось «соточка». Я долго сидел, разглядывал всё входящих и выходящих в четвертом часу ночи посетителей – тех же девок, забежавших перекурить и куривших быстро, как работяги, часто затягиваясь; провинциального скоробогатея в невыносимо уродливом костюме с его толстоногой спутницей в больших локонах, которую он угощал столичным шиком в единственном знакомом ему месте; двоих совершенно пролетарского вида, чуть ли не в спецовках, не то азербайджанцев, не то югославов или турок, заказавших по полному ужину и по маленькой кружке пива; солдата, после одной рюмки водки уронившего голову на голубой берет и с ненавистью бормочущего в полусне что-то о пацанах, которые там с чурками за вас, а вы тут их девчонок...
Иногда я брал здесь вторую выпивку, но обычно сидел не больше часа, вроде бы сон начинал забирать, однако стоило выйти на площадь, как все проходило, и уже по дороге домой – все же заставлял себя возвращаться, пора – брал в ларьке и иногда прямо в лифте скручивал бутылке голову...
День же проходил в полусне, с кем-то говорил, встречался, делал что-то, а назавтра, проведя очередную такую ночь, почти ничего не помнил из предыдущей дневной жизни, зато из ночной все помнил прекрасно – лучше б не помнить... Какие-то страшные люди здоровались со мною, когда, всякими ухищрениями приведя себя в относительный порядок, я шел на службу. Однажды прямо у подъезда моей конторы окликнула меня некая украинская дама, с нею, кажется, выпивали неделю назад под утро возле памятника в центре площади – чуть сквозь землю не провалился, поймав изумленный взгляд проходившего сослуживца...
Словом, беда: полностью меня подчинил и погрузил в свою дикую жизнь придуманный мною старик.
Вдруг сообразил, что писать что-нибудь все же лучше, чем не писать.
Оказалось, что сумасшествие только и ждет, когда брошу писать, чтобы тут же наброситься со всем своим традиционным и тайным оружием, от пьянства до боязни одиночества, и прорвать оборону, углубиться в дальний тыл и все там разворотить, порушить, установить свои оккупационные порядки. Причем, как и следует агрессору, до начала боевых действий ведет подрывную работу, главной успешной акцией которой, понял наконец я, и было то ночное прозрение, когда, замороченный разведкой противника, уже проникшей на мою территорию, я вдруг додумался до того, что ненаписанное сочинение ничем не хуже написанного. Кто бы додумался до такого, не будь сумасшествие рядом, не работай его агенты тонко и точно?
