Но Даниэла чувствует, что с его уходом отсюда оборвется последняя нить, привязывающая ее к миру. Ей бы хотелось, чтобы Вевке стоял там долго, вечно, чтобы она могла смотреть на него все время. Когда она смотрит на него, в ней еще живет чувство дома, чувство семьи. Как ей хочется поблагодарить его за это!
— Сойти! Все вниз! Всем на площадь! Быстро!
Этот приказ разнесся по всем помещениям, по всем этажам. Дружинники мечутся во все стороны. Кричат:
— Все сходите вниз! Быстрее! Шевелитесь!.
Площадь «Дулага» окружена гестапо. Девушки выстраиваются в ряды. Их считают, выкрикивают по фамилии — проверяют, все ли на месте. Девушки дрожат от страха.
Феля говорит тихо, как бы самой себе:
— Теперь все потеряно…
Счет сходится. Гестаповцы снимают автоматы с плечей, и на виду у девушек проверяют готовность их к стрельбе. В воздухе носится что-то кошмарное. Неужели это конец?
Ворота «Дулага» раскрываются во всю ширь: ряды девушек, по шести в ширину ряда, выстроены и ждут приказа.
— Вперед!
Ряды шагают.
— Куда?..
На тротуарах прохаживались и гуляли люди, иногда останавливаясь, чтобы поглядеть, как ведут жидовок.
В прошлом на этих улицах жили одни евреи. Они, евреи, построили эти дома. Теперь в них живут поляки; те самые поляки, которые перед войной не переставая кричали, что евреи продают родину врагу! Стоило только появиться немцам, как эти ярые патриоты в течение одной ночи стали «народными немцами». Многие из них теперь с удовольствием прикрепляют к своей одежде знак нацистской партии, и в награду каждый из них получает — кто квартиру еврея, кто его предприятие.
Среди девушек есть такие, что жили именно на этих улицах. Медленно они поднимают глаза к окнам своих квартир. Оттуда на них смотрят сейчас с сатанинской улыбкой нахальные рожи польских девиц.
В этих домах они родились. Тут они играли в детстве. Каждый день они ступали по камням этих улиц.
Каждый камень — это воспоминания детства и юности.
Теперь их заставляют шагать по шоссе, такому знакомому им, такому близкому. Они идут, окруженные чужими людьми, которых до того ни разу не видели, перед которыми они ни в чем не провинились, честь которых они не задели,
— Куда?
— Почему?
Даниэла не жила на этих улицах. Она не родилась здесь. Но и ей стук шагов напоминает марш учениц их класса по улицам Конгрессии. Тогда из окон и балконов свешивались головы родителей, сестер, братьев. Вслед им махали белыми платками:
«Счастливой дороги!..», «Большого удовольствия вам!..»
Из боковой улочки выбежал человек, на плече которого большая корзина с сапожными колодками. Он будто скользит вдоль стен, избегая кого-либо задеть, столкнуться с кем-нибудь из публики, разглядывающей с таким удовольствием это шествие посередине шоссе. Его ноги подгибаются, выписывают круги, движутся с трудом под тяжелой ношей. Одной поднятой рукой он поддерживает корзину; ладонью второй он беспрестанно вытирает опущенное вниз лицо — поток слез застилает ему свет. Шея и затылок напряжены, вытянуты.
Даниэла старается поймать его взгляд, ей хочется, чтобы он увидел ее, посмотрел на нее. Может быть, в последнюю минуту у него есть что-то для нее очень важное? Что Вевке может сейчас сказать ей? Или он появился только для того, чтобы с ней попрощаться? «Глупец»… Феля не знает Вевке. Откуда ей, Феле, знать характер этого человека? Вот он ищет ее. Не дай ей господь мигнуть в его сторону. Этим она может навлечь беду на его голову. Его взгляд блуждает, ищет. Он ищет ее. Это она хорошо видит. Но глаза его залиты слезами. Встретиться с ее взглядом ему не удается.
Первые ряды девушек вошли на территорию вокзала. Вевке стоял близко к стене дома и не заметил Даниэлу.
Что он хотел сказать ей?
На здании вокзала написано большими буквами по-немецки:
«Колеса катятся к победе»!
Для девушек был приготовлен специальный состав. Машинисты, кидая полные совки угля в раскрытые пасти топок, бросают в сторону девушек издевательские взгляды.
У Даниэлы голова идет кругом. Все двоится, множится, увеличивается вдесятеро, в тысячу раз… Все гоняются за ней… вот-вот поймают ее…
Она вся дрожит. Все это она однажды уже видела. Точно такое. Точно так… Такие же паровозы… Те же колеса… Такие же издевающиеся лица… Тот же страх, от которого стынет душа. Все это было. Только она не помнит, было то во сне или наяву?
