Дом без хозяина - страница 97

Фрау Борусяк все еще пела. Голос был глубокий, сильный. Когда фрау Борусяк пела там наверху, Мартин ясно видел ее, будто она стояла тут же, рядом с ним. Белокурая, совсем светлая, она была похожа на маму, только немного полней. То слово казалось невозможным в ее устах. Муж ее тоже погиб на войне – раньше ее звали фрау Горн. Теперь у нее был другой муж, господин Борусяк, почтальон, разносивший денежные переводы. Она по-настоящему вышла замуж, так же, как и мать Гребхаке вышла замуж за господина Зобика. Господин Борусяк был такой же добрый, как и она. Он приносил иногда деньги дяде Альберту и маме. Дети у фрау Борусяк были уже большие. Старшего звали Рольф Горн. Это он разучивал литургию со служками. Мартину вспомнилась надпись на мраморной доске, прибитой к стене церкви: «Петер Канизиус Горн. Убит в 1942 г.» На той же доске, только повыше, была и другая надпись: «Раймунд Бах. Убит в 1942 г.» А про отца Генриха было написано на доске в церкви святого Павла: «Генрих Брилах. Убит в 1941 г.» Мартин выждал, пока затих внизу строгальный станок, и прислушался. Иногда Лео уносил свою фуражку в комнату. Но за дверью ни звука – значит, Лео еще не пришел. Мартин отошел от окна и, подождав немного, толкнул дверь.

– Ой, это ты! – вскрикнул Генрих. – А дядя Альберт тебя повсюду ищет!

Генрих сидел за столом и что-то писал; перед ним лежал лист бумаги, в руке он сжимал карандаш, и вид у него был очень важный. Оторвавшись от своей работы, он спросил:

– Ты уже успел забежать домой?

Мартин терпеть не мог, когда Генрих напускал на себя важность, а делал он это довольно часто, когда говорил ему: «Ну, что ты в этом понимаешь?» И Мартин прекрасно понимал, что он имеет при этом в виду деньги. Положим, в деньгах он действительно ничего не понимает, но все же он не выносил, когда Генрих так задавался. Лицо у него тогда принимало какое-то особое, денежное выражение.

– Нет, – ответил Мартин, – я еще не был дома.

– Тогда ступай сейчас же домой. Дядя Альберт знаешь как волнуется?

Мартин молча мотнул головой и подошел к Вильме, которая вынырнула навстречу ему из своего угла.

– Ну и свинья же ты, – сказал Генрих, – просто свинья!

Он опять склонился над своим листком. Вильма тем временем занялась ранцем Мартина. Мартин уселся прямо на полу у дверей и взял Вильму к себе на колени. Она засмеялась, соскользнула на пол, ухватилась за ремешок от ранца и оттащила его в сторону. Мартин устало наблюдал за ней. Вильма попыталась открыть ранец, она дергала ремешок, но не могла вытащить его из пряжки. Мартин притянул к себе ранец, ослабил оба ремешка и вновь подтолкнул ранец Вильме. Та опять дернула одну из пряжек и, когда металлический шпенек вышел из дырки в ремешке, даже закричала от радости. Она потянула вторую пряжку и, расстегнув ее так же легко, пришла в восторг и закричала еще громче. Резким движением она откинула крышку ранца. Мартин смотрел на нее, прислонившись к стене.

– Нет, это просто подлость, – повторил Брилах, не поднимая головы. Не дождавшись ответа, он посмотрел на Мартина и добавил: – Ну, на кого ты будешь похож? Штаны ведь измажешь!

Лицо у него было важное, денежное. Мартин смолчал, хотя язык у него чесался ответить:

«Да брось ты задаваться! Смотреть противно на твою денежную физиономию!» Но он не сказал этого: говорить с Генрихом о деньгах было опасно. Однажды Мартин уже попробовал сбить с него спесь: он сказал Генриху, что у них дома всегда есть деньги, у всех – у дяди Альберта, у матери и у бабушки. После этого Генрих шесть недель не появлялся у них, шесть недель не разговаривал с Мартином. Дяде Альберту пришлось ездить к Генриху и уговаривать его, чтобы он снова приходил к ним. В те дни Мартин не находил себе места. Поэтому он теперь и молчал. Прислонившись к стене, обхватив руками колени, он продолжал наблюдать за Вильмой. Та нашла себе новое занятие: она вытащила из ранца все книги, пенал, потом открыла задачник, оказавшийся сверху, и ткнула пальчиком в одну из картинок. Внимание ее привлек изображенный на ней торт, торт, который можно было разделить на восемь, на шестнадцать, на тридцать две части и который стоил либо две, либо три, либо четыре марки. Требовалось узнать, сколько стоил в каждом из этих случаев один кусок. Вильма, видимо, поняла, что изображено на картинке, – она громко выкрикнула одно из немногих известных ей слов: «Сахар!» Но «сахаром» Вильма называла и африканские бананы. За тонну их было на месте заплачено столько-то (а кстати, сколько килограммов в тонне?), наценка в розничной торговле составила столько-то процентов, спрашивается, сколько стоит килограмм бананов? Вслед за бананами Вильма превратила в сахар и большой круг сыра, и хлеб, и мешок с мукой. На картинке у человека с мешком была мрачная физиономия – Вильма сразу же решила, что это Лео. Зато пекарь, считавший мешки, весело улыбался; его она назвала «папа». Вильма знала пока три слова: Лео, папа и сахар. Портрет на стене – это «папа». Всех мужчин, которые были с ней ласковы, она тоже называла «папа», а всех, кто ей не нравился, – «Лео».