Хорошо здесь! Мячики так звонко цокают, и Вильма радостно кричит на кухне, а как только услышишь голос матери Альберта, так сразу поймешь, какая она добрая. И дядя Билль добрый, и сам Альберт – тоже. «От шафрана – пирог румяный», – донесся из кухни голос старушки. Славная какая присказка, «шафран» – слово само какое-то вкусное! Но что ни говори, а все это для детей! Его не проведешь – тут что-то не так!
Генрих знал теперь, что кондитер вовсе не такой добрый, как казалось вначале. Когда мама сказала, что они переедут к нему, он подумал сначала: «Вот здорово». Но потом понял, что это вовсе не здорово! Кондитер похож на тех «добрых» учителей в школе, которые еще хуже, чем злые: такие приходят в ярость в самый неподходящий момент.
С другой стороны, кондитер все же лучше, чем Лео. Одно-то уж, во всяком случае, ясно: денег у них наверняка будет больше.
Зажигалка дяди Эриха, мамины часы – подарок Герта и брезентовый чехол, в котором Карл носил котелок, были в его памяти неотделимы друг от друга, словно они лежали на одной полке. Теперь он положил на эту полку и пилочку для ногтей, принадлежавшую Лео. В суматохе сборов мать случайно сунула ее в свою шкатулку с нитками. К особым запахам Эриха, Герта и Карла прибавился еще запах Лео – запах одеколона и помады. На кухне старушка, смеясь, говорила Вильме: «Сорока-белобока кашку варила, пирог пекла, гостей созывала…» Генрих представил себе, как она месит там желтое сладкое тесто, бормоча свои присказки, словно добрая волшебница заклинания: «Этот пальчик – дрова рубил, этот – печку топил, этот – воду носил, этот – муку покупал, а мизинчик мал, ничего не покупал, пришел и все съел!» Вильма смеялась звонко и радостно.
Из-за дома выглянул дядя Вилль и внимательно посмотрел на него. Потом Генрих услышал, как он поднялся на веранду и спросил Альберта:
– Что это случилось с парнишкой?
– Оставь его, – ответил Альберт.
Они говорили негромко, но Генрих слышал каждое слово.
– Нельзя ли чем-нибудь помочь ему? – снова спросил Билль.
– Можно-то можно, – сказал Альберт, – но лучше оставь его сейчас в покое. В главном ты ведь ему не поможешь!
В деревне зазвонили колокола – печально и нежно. Генрих понял, почему разошлись ребята, игравшие в футбол. Звонили к обедне, а все они были служками в деревенской церкви.
– Ты пойдешь со мной? – крикнул Мартину Билль.
– Да, да, – ответил Мартин.
Цоканье мячиков сразу оборвалось. Генрих услышал, как Билль еще что-то спросил у Альберта про него.
– Не нужно, оставь его, – ответил Альберт и, помолчав, добавил: – Идите, я здесь посижу.
Глухо и протяжно звонили колокола. На кухне снова радостно запищала Вильма: ее кормили яичком всмятку. Хорошо здесь, все гладенько – без сучка, без задоринки, но все это не для него. Больно уж гладко! И запахи здесь один лучше другого. Пахнет свежей древесиной, печеньем, свежим тестом, но и запахи эти чужие: слишком уж хорошие!
Он выпрямился, прислонился к стене сарая и стал смотреть в открытые окна. В зале ресторанчика за столами сидели люди, они пили пиво, ели бутерброды с ветчиной. Девушка-кельнерша то и дело подносила бутерброды и опять уходила на кухню. Там она резала хлеб, ветчину, делала новые бутерброды. Генрих увидел, как девушка, отрезав кусок ветчины, положила его в ротик Вильмы. Та начала жевать, недоверчиво нахмурив бровки. Забавно было смотреть, как постепенно морщинки на лбу ее разгладились и она одобрительно заулыбалась. Потом, разжевав кусок как следует и проглотив его, Вильма просияла. Мать Альберта и кельнерша так и покатились со смеху. Улыбнулся и Генрих – это и впрямь было забавно. Но улыбка получилась усталой. Он и сам знал, что улыбается нехотя, как обремененный заботами взрослый человек, которому не до смеха.
В этот момент к дому подъехало такси из города, и он испугался: наверное, сейчас что-то случится, если уже не случилось. Из машины вышли бабушка и мама Мартина. Бабушка, не вынимая изо рта дымящейся сигареты, громко сказала шоферу: «Подождите здесь, голубчик», – и побежала к крыльцу. Лицо у нее было красное, сердитое.
– Альберт! Альберт! – закричала она на весь двор.
