Дом - страница 21

Шрифт
Интервал

стр.

Все облегченно расхохотались. Инцидент был исчерпан.


Выйдя от графа, Эрнст-Фридрих решил прогуляться. Вечер стоял чудесный; дневная июльская жара спала, и в воздухе чувствовалась удивительная свежесть. Даже уставшая от зноя зелень как-то воспряла. Над Рейном носились бодрые чайки; прозрачная волна играла разноцветным галечником на берегу.

«Какое чудо… — думал архитектор, спускаясь к воде. — Покой и равновесие природы. Вот уж где действительно все пропорционально. Ну разве не смешны наши глупые склоки перед лицом этой спокойной и мощной красоты? Поставить заносчивого голодранца Фриске рядом с добрым и медлительным великаном Рейном… пусть-ка попробует тогда порассуждать о величии человеческого духа. Тьфу! Наглый комар, жужжащий в душных гостиных…»

Но что лукавить… как бы ничтожен ни был этот комар, он ухитрился-таки вывести Эрнста-Фридриха из равновесия. Что он там вякнул про «больную мозоль»? — «Наступил… сам того не желая…» Обиднее всего, что, желая или не желая, но подлец оказался прав: эта тема действительно являлась больной для знаменитого королевского архитектора.

С самого раннего детства, с тех пор, как Эрнст-Фридрих помнил себя, он твердо знал, что будет строителем — архитектором, мастером, бригадиром, как все мужчины в длинном роду силезских Цвирнеров, корни которого уходили в темноту средневековья и терялись там, где-то между Тридцатилетней войной и Реформацией. Он учился в Бреслау и Берлине, работал у маститого Шинкеля и все время слышал только одно: классицизм, классицизм, классицизм. Классицизм и эллинская гармония; классицизм и героика римского характера; классицизм и титаны Возрождения; классицизм и высоты германского духа. Он просто не знал ничего другого, вместе со всеми смеясь над бессмысленностью затейливых французских пинаклей и нелепыми подпорками контрфорсов. В самом деле, чего стоит архитектура, которая нуждается в укосинах для того, чтобы выдержать свод?

Но потом мастерская Шинкеля получила заказ на восстановление и достройку разваливающегося кельнского Дома, и молодой силезец перестал смеяться. Наоборот, раз услышав божественную музыку устремленных ввысь колонн и шпилей, он уже не понимал, как мог восхищаться грубой приземистостью классицизма. Поездки в Реймс и в Амьен довершили переворот. Коллеги пожимали плечами, слушая его восторженные отзывы. Тогда-то он впервые и столкнулся с презрительным клеймом «архитектура вырождения» по отношению к своей новой любви — готике. Поразительно, но с той поры не проходило и месяца, чтобы какой-нибудь идиот не повторял эту чушь в присутствии Эрнста-Фридриха. «Вырождение против Возрождения»… безмозглые бараны! Немудрено, что к пятидесяти годам эта тема превратилась у него в больную мозоль.

Поначалу неприятие готики со стороны немецких коллег Цвирнера еще можно было объяснить ненавистью к французам. Но услышанное сегодня и вовсе не лезло ни в какие ворота! Еврейская готика! Надо же такое придумать! Небесный Иерусалим! Полнейшая нелепица!

Эрнст-Фридрих фыркнул и покрутил головой. Прогулка успокоила архитектора, но воспоминание о безапелляционном идиотизме Фриске не могло заново не пробудить его возмущения. Он сильно пнул носком ботинка круглый камешек, и тот, удивляясь необъяснимой людской агрессивности, звучно шлепнулся в воду в нескольких метрах от берега. Небесный Иерусалим! Это ж надо такое сморозить…

Неожиданное воспоминание вдруг кольнуло его в сердце — настолько сильно и остро, что Эрнст-Фридрих остановился, как вкопанный. Там, на чертежах… Господи, да как же это?.. Цвирнер снял пенсне и зачем-то потер лоб и глаза, как будто рассчитывал тем самым стереть поразительную картину, столь некстати всплывшую сейчас в его памяти. Перед мысленным взором архитектора лежал лист оригинальных чертежей кельнского Дома с пометками самого Герхарда фон Риле, его великого автора. Чертеж изображал завершение колонн центрального нефа, вернее, не завершение, а плавное перетекание вертикалей в стрельчатые арки и нервюры перекрытий. Каждый раз, глядя на это чудо совершенной и в то же время бесконечной гармонии, Эрнст-Фридрих испытывал непреходящее восхищение. Но теперь не это занимало его во вдоль и поперек пересмотренном, заученном наизусть чертеже. Его занимало совсем другое: сбоку на листе знакомым почерком Мастера Герхарда были написаны два слова: «Небесный Иерусалим».


стр.

Похожие книги