— О чем ты говоришь? — удивился шаман.
— Я мог бы убить тебя, как предателя, — предательским ударом. Но ты спас меня, поэтому я буду с тобой честен. Пусть небеса решат нашу судьбу — кто-то из нас умрет в поединке, потому что одной дорогой нам двоим ехать нельзя.
— О, духи! — ахнул шаман. — Ты потерял рассудок!
— Защищайся! — Модэ обнажил меч.
— Щенок! — взвизгнул шаман. — Уж теперь-то ты умрешь!
Он поднял коня на дыбы и с легкостью отразил первый удар своего семнадцатилетнего противника.
* * *
— „И был вечер, и было утро: день шестый“. Ветхий завет. Первая книга Моисеева. Бытие! — Олег отбросил карандаш и с хрустом потянулся.
Он чувствовал себя творцом. Демиургом! Это сейчас. А вот день вчерашний: „Глупый шар с захлебом закачался в лузе…“ — зеленое поле бильярдного стола, идет партия Эльвира — Афтэков, а по сукну катается он, Олег, круглый, как и положено дураку, тычется в борта… Эльвира норовит загнать его в один угол, Афтэков — в другой. Выиграл Афтэков — вкатил его в эту археологическую лузу, спасибо ему!.. Но все, довольно! — теперь „глупый шар“ сам берет в руки кий и становится, присвоив прерогативы господа бога, творцом судеб!
Он дунул на свечу и с удивлением обнаружил, что она больше не нужна — в палатке было почти светло.
Снаружи захрустели шаги, послышалось деликатное покашливание.
— Олег, спишь? — Хомутов заглянул одним глазом. — Эге, да ты уже на дыбках, оказывается!
— Доброе утро! — гаркнул Олег и тотчас подумал: „Никак во мне афтэковщина прорезается?..“
— Тсс! — Хомутов поднял палец и сделал страшные глаза. — Все еще спят. Голубчик, ты не забыл, что сегодня дежуришь на кухне?
— Прекрасно!
Олег вскочил, забывшись, въехал головой в провисший скат палатки, чертыхнулся и, согнувшись, ринулся наружу. В нем бурлила озорная сила, хотелось поддразнивать, задираться, а то и влезть в добрую потасовку — пусть схлопотать по челюсти, но и самому хорошенько двинуть кому-нибудь.
Утро было какое-то ненынешних времен. Неподвижные деревья не стояли, а тяжело попирали землю, холодком окаменелости веяло от них. Облака, высокие, округло-курчавые, медно-красные с одной стороны, цвета серебряной черни — с другой, должно быть, пробрались сюда ночью из иного времени, но вот застал их рассвет, — и впаялись они в синеву здешнего неба, как с третьим криком петуха застряли подручные гоголевского Вия в окнах хуторской церквушки. В глубине леса, затуманенной утренней дымкой, дремала лошадь — уж она-то точно была… оттуда. Очень возможно, что на ней приехал старый Бальгур, который, прикинувшись Хомутовым, деловито семенил сейчас к холодному костру.
Олег обогнал его в два прыжка и жадно ухватился за топор. Удар — чурка пополам. Удар! — еще одна. Удар!.. Олег словно садил из двенадцатого калибра.
„Тумань!“ — крякнул топор.
„Что Тумань? — понеслись в ответ мысли. — Ну, возмечтал о любви, о тихой жизни… Это в те-то времена! Чудак!..“
„Дурак!“ — тявкнула неподатливая чурка.
„Возможно, возможно, — отмахнулся Олег и замер с топором в руках. — Земли врагу отдал… народ на бедствия обрек… Чем не государственный преступник?.. Но не благодаря ли Туманю князья зализывают нынче раны, укрывшись за Великой степью, и помышляют о возмездии… Разве преступник?.. Говорят, слабый-де властитель. Почему? Оттого, что голов не рубит, кровь не льет? Опасное представление — на нем вырастут все последующие восточные деспотии: Чингис и чингисиды, Тимур и тимуриды… А ему самому, Туманю, каково? Трагедия личности, разлад с эпохой… гех!“ — „Крак!“ — чурка развалилась надвое.
„Модэ!“ — бухнул топор, хищно врезаясь в дерево.
„Модэ… Модэ… — замельтешило в голове. — Гадкий утенок с повадками растущего орла. — Олег поставил стоймя половину чурки и, придерживая ее левой рукой, начал ловко отсекать тонкие полешки. — А хорош он был там, у подножья пылающей башни… с мечом… Начал с покарания предательства… Что ж, молодец Модэ, но…“ Тут Олег немного впал в горячность, чуть ли не меч ощутил в своей руке, и это легкомыслие было немедленно наказано — кончик лезвия топора задел мякоть ладони. Брызнула кровь.
Он бросил топор и зажал рану. Хомутов, опустившись на корточки, разжигал огонь.
