Зазвонил телефон. Мы вздрогнули: начинается.
— Гном, не подходите, вы уже ушли!
Жанна взяла трубку.
— Алло… Да… Хорошо… Николая Ивановича к городскому телефону.
Пронесло пока. Голоса зазвучали увереннее.
Через час примерно выглянул наш и. о. из кабинета:
— Галина Петровна, зайдите ко мне, пожалуйста.
Галя вся покраснела и, неестественно выпрямившись, пошла к и. о. Павлова.
Я нарочно засек время; вышла она через сорок три минуты.
— Ну вот, доигрались. Объяснительную надо писать. Уж он-то нашу область знает достаточно, чтобы понять, где шутка.
— Ну и дурак, раз юмора не понимает, — сказала Жанна.
— Какая вы умная! Я бы на вас посмотрела, если б вам Боровикова позвонила. «Извините, мои дети шутят», — так?
— Значит, она дура.
— Все у вас дуры, одна вы умная! Деточка нашлась, первоклассница.
Это было что-то новое. Обычно Галя первая смеялась над нашим и. о.
— Ну и что ты ему сказала?
— Изворачивалась: что мы шутили между собой, по ошибке оставили бумажку на столе, а Жанна не поняла, подумала, что настоящая тема. Глупо, в общем.
Жанна сидела нахохленная. Я посмотрел на нее и вдруг почувствовал, что мне хочется обнять ее, погладить по голове… поцеловать. Что за наваждение! Это же Жанна, длинная, тощая Жанна, на пять сантиметров выше меня, а я сам не маленький. А походка? Идет — шкафы дребезжат.
Не скажу, что я такой уж баловень женщин. Но все же было и у меня кое-что. Одно время даже с художницей в обществе показывался. По росписи тканей, но все равно. И вдруг Синекдоха! Коля бы первый засмеял.
Меня так поразило внезапное очарование, которое открылось мне в Жанне, что я забыл о грозящих неприятностях. Но тут снова приотворилась дверь кабинета, просунулась голова и. о. Павлова и позвала меня.
Даже в тех редких случаях, когда наш и. о. меня хвалит, я испытываю неловкость при общении с ним. Не знаю, как это объяснить: от него исходит впечатление неживого. Маленький, с большой головой, он кажется такой же деталью кабинета, как телефон или кресло. Я не могу его представить в человеческих проявлениях — только в служебных. С детства как будто чем-то напуган, любит намеки и недомолвки.
И. о. предложил мне сесть и долго молчал. Наконец промямлил, опустив глаза:
— Вот смотрю я на вас и не понимаю: взрослый вы или ребенок? — Он повертел в руках злополучную бумажку. — Почерк ваш?
Я сидел и думал, как выпутаться. Мне-то что, самому мне проще всего сухим выйти: я могу за своим столом писать все что угодно, виновата Жанна, которая отнесла бумажку Боровиковой. Но не мог же я сваливать вину на Жанну! Надо было ее выгораживать.
— Я сам люблю шутить… — (Почему-то все люди без чувства юмора уверяют, что любят шутки). — Я сам иногда шучу… — (Представляю!) — Но надо знать время и место! С кем вы шутите, вот главный вопрос! Шутите с товарищами, со знакомыми девушками, но Боровикова — ваше начальство! А вы шутите с ней, как со студенткой.
Мимолетное чувство вины прошло, я начал злиться.
— А почему нельзя с ней шутить? Или начальство не люди? Что в этой шутке оскорбительного? Или неприличного? Или шутка работе института помешала? Если бы я объявление написал: «Гуляю с ребенком» — и ее телефон, это была бы скверная шутка, потому что Боровикова несколько дней работать бы не смогла, а что в нашей шутке плохого?
— Вы не хотите понять простых вещей: она ученый секретарь. Ученый секретарь! Доктор наук! А вы с ней, как с девочкой.
— Ну и что, что секретарь? Разве между нами пропасть? Вместе работаем, в конце концов.
— Такой простой вопрос, а вы не понимаете. Или прикидываетесь, что не понимаете. Вы проявили неуважение!
— Почему? Когда я шучу, я предполагаю, что шутку поймут, — значит, уважаю.
— С вами бесполезно разговаривать. Простую вещь не хотите понять. И еще младший персонал в свои шутки втягиваете. Эта ваша баскетболистка к Боровиковой как к подруге в кабинет влетает, тоже, считаете, правильно? Знаете, когда я вас еще только брал, Алексей Кириллович, мне говорили, что у вас бывают завихрения, но я думал, пройдет. Взрослеют же люди. И отец ваш такой уважаемый человек.
Я пожал плечами. До конкурса мне еще два года, а до тех пор и. о. Павлова мне ничего сделать не может.
