Утром Вера входила в полутемную церковь. Шла ранняя обедня. Множество женщин, молодых и старых, усердно молились, клали земные поклоны. Горели свечи в светильниках перед образами. Маслянистый туман стоял в воздухе.
Регент, позевывая, дирижировал полдюжиной певчих на клиросе. Священник с дьяконом правили службу.
Вера купила свечечку, понесла к образу Богородицы, зажгла, поставила.
Молитва Веры была особая, отдельная от всех. Она стала, на колени и, глядя на Богородицу, державшую на руках младенца, зашептала. Глубокая вера отражалась в ее глазах, губы шевелились беззвучно. Вера крестилась редко — не так, как другие женщины, механически обмахивающие себя крестом, но всякий раз ее крестное знамение было полно чувства и значения.
Посмотрев на Веру, заглянув в ее глаза, невозможно было усомниться в искренности, в глубине ее религиозности.
Вошла в церковь толстая, неповоротливая Глаша. Наспех перекрестившись, она отыскала взглядом Веру, приблизилась к подружке, что-то шепнула на ухо.
Куда исчезло мгновенно Верино религиозное настроение! В глазах заискрилось озорство, забегали смешинки. Поднявшись, она вышла вместе с подругой, оставив за собой песнопения и дым ладана.
Невдалеке от церкви, на улице несколько рабочих окружили Артура. Доносился смех, восклицания.
Артур казался ослепительным, как всегда — в котелке, при галстуке, в пальто с бархатным воротничком. Но его физиономия была залеплена несколькими «пластырями» из полосок газетной бумаги. Молодой рабочий водил пальцем по строчкам и старался прочесть текст, оттиснутый на этих «пластырях». Это доставляло большую радость остальным.
Артур пытался выйти из окружения, но ребята стояли плотным кольцом.
— …«если вы хотите иметь роскошный бюст»… — читал парень, — «выписывайте пилюли доктора Питу».
Ребята ржали. А парень читал дальше:
— …«удалось задержать международного авантюриста, который совершил наглое ограбление банка…»
— Эй, Артур, это не ты, часом, банк ограбил?
— «Триппер вылечиваю травами в две недели…» — прочел парень, и тут веселье достигло высшей степени.
Артура подталкивали, шептали ему что-то на ухо, снимали с него и снова напяливали котелок.
Раздался фабричный гудок, и ребята, смеясь, пошли по направлению к проходной.
Артур заметил Веру, стоявшую с Глашей на его пути, метнул в нее ненавидящий взгляд и прошел мимо.
— Шваль, — беззлобно сказала ему вслед Вера и пошла обратно, по направлению к церкви.
Глаша поплелась за ней следом.
— Эх, девка, — Вера взяла из руки Глаши маленькое зеркальце, погляделась в него, вернула, — если б ты могла понять, какая скука бывает жить на свете… ни души кругом, ни единой души…
Вера вошла в церковь, перекрестилась, стала на колени.
БАСТОВАТЬ!
Яркий дневной свет заливал ткацкий цех. Грохотали станки — каждый в своем ритме, как бы догоняя, опережая друг друга и вместе с тем сливаясь в общий могучий гул.
Вера внимательно следила за своим станком.
Резко распахнув обитую цинковым листом дверь, вбежала, припадая на правую ногу, юркая бабенка.
— Вы чего работу не бросаете? Вся фабрика стала!
Из-за грохочущих станков выглядывали ткачихи. Вера, ближе других стоявшая к бабенке, перекрывая грохот, закричала:
— А ну, вали откуда пришла!
Пожилая ткачиха со второй линии крикнула:
— А кормить наших детей кто будет? Ты, что ли?
Вера схватила пришедшую за плечи, повернула, подтолкнула к двери.
— Кати, кати, пока тебе вторую ногу не переломали… забастовщица.
Но тут раздался звон разбитого стекла. В цех влетел камень, за ним другой, третий.
Визжа, ткачихи прятались за станками.
Несколько работниц, взобравшиеся на крышу отбельного цеха, продолжали бросать камни в окна ткацкой.
Ткачихи остановили станки и, одеваясь на ходу, кутаясь в платки, стали спускаться по лестнице. Бесконечно усталые лица, измученные нуждой и тяжелой работой. У молодых женщин такие же, как у старых, потухшие взгляды.
Верка была среди них каким-то посторонним существом. Сев на перила, свистя и крича, как извозчик: «Эй-эй! Па-абере-гись», она съезжала вниз.
— Дура шальная! — кричали ей вслед. — Малахольная!..
Внизу Верка чуть не сшибла с ног пожилую работницу.
