Фрау Магда, вытирая пыль с высоких книжных полок в кабинете, и не подозревала, что главное не на полках, а за ними. Герр Хеккельман любил Гейне, Гете, Шиллера, но самым любимым его автором был статс-секретарь военно-морского ведомства Германской империи Альфред фон Тирпиц. Это была действительно бескорыстная любовь, как сказали бы сегодня – его хобби, потому что учреждение, которому подчинялся герр Хеккельман, не требовало от него произведений Тирпица. Оно имело несколько иной профиль. Вот потому-то, наверное, герр Хеккельман и стеснялся своей слабости, и прятал добытые творения адмирала в небольшом потайном сейфе. Он мог уже, пожалуй, издать сборник избранных приказов и распоряжений Тирпица, но, как истинный поклонник большого таланта, не останавливался на достигнутом и продолжал пополнять свою коллекцию с настойчивостью и последовательностью, достойными всякого уважения и подражания. Да, герр Хеккельман был не одинок в своей страсти, существовало целое общество подобных ему любителей, которые не жалели денег, чтобы только заполучить какой-нибудь особенно редкий приказ. Герр Хеккельман, естественно, поддерживал с ним самые тесные контакты и, как человек не жадный, часто делился своими находками. Не бесплатно, разумеется. Однако он не стремился афишировать свои связи. Действительно, чем коммерсант Хеккельман мог торговать с русским Главным морским штабом?
Вполне понятно, что такой человек не может не извлекать внимания окружающих, и потому отъезд герра Хеккельмана не остался незамеченным. Впрочем, полицей-президент Берлина в эту ночь спал спокойно, ему не было дела до какого-то там Хеккельмана. Заметили другие. В тот же день английский военно-морской атташе в Берлине Алленби отправил в Лондон некоему мистеру Джонсу телеграмму, извещающую о том, что «Фриц выехал в Копенгаген».
Скромно, но со вкусом одетый господин, небрежно помахивая зонтом, медленно шел по Стреэт, со скучающим видом разглядывая витрины магазинчиков. После размеренной, но мчавшейся, как курьерский поезд, жизни в Берлине Копенгаген казался Хеккельману тихим захолустьем. Единственным светлым местом был Тиволи, веселый сад Тиволи. Туда стремились все – и члены чопорного дипломатического корпуса, и разудалые капитаны пароходов, стоявших в городском порту, и сливки местного общества. Так что нет ничего удивительного в том, что и герр Хеккельман каждый день наведывался в здешний ресторан. Вот и сейчас он идет туда же...
– Простите, но я, кажется, имел неосторожность обеспокоить вас.
– Нет, что вы.
– Поверьте, я искренне сожалею об этом и приношу свои извинения.
– Не стоит,
Герр Хеккельман поклонился, господин, которого он нечаянно задел рукоятью зонта, ответил не менее вежливым поклоном. Герр Хеккельман собрался было двинуться дальше, но, по-видимому, раздумал, потому что снова обратился к обеспокоенному им господину, доказав, что его знание датского языка выходит за пределы обычного набора дежурных фраз.
– Еще раз прошу меня извинить, но я хотел бы побеспокоить вас одним вопросом.
– Окажите честь, – склонил голову собеседник.
– Не мог ли я вас где-нибудь встретить раньше?
– Если вы...
– Арнольд, мистер Арнольд из Бирмингема.
– Арнольд...– Высокий господин наморщил лоб. – Мне тоже кажется, что мы где-то встречались, но я не могу вспомнить, где именно.
– Берлин, Брюссель, Бухарест, – подсказал Хеккельман.
– Пожалуй, нет.
– Тогда, может быть, Прага, Париж, Петербург?
Господин бросил на Хеккельмана короткий внимательный взгляд.
– Вот это, пожалуй, возможно. Или Лондон, Лиссабон.
– Совершенно верно, – подтвердил Хеккельман.
– Уж не под шпицем ли?
– Вряд ли, я подчиняюсь другому ведомству.
На лице высокого явственно проступила смесь удавления, брезгливости и смятения. Господ из охранки военные не любили, но справедливости ради, надо заметить, что нелюбовь эта была взаимной. Сейчас, однако, им предстояло работать вместе. В решаюший момент каждый командующий бросает в бой свои самые надежные части, свою гвардию. Для Николая Романова ею были, нет, ее семеновцы, не преображенцы, не гвардейский морокой экипаж... Романов бросил в бой свою
