Донеслись быстрые шаги Глеба Морского.
– Здравствуйте, – помахал лупой Бородин. – Чем недовольны?
– Встретил этого балбеса Марсианина.
– Я заметил, вы недолюбливаете его. За что?
– Завидую его уму и выдающемуся таланту. Готов, как Сальери, отравить его. Если я его тут еще встречу…
– Ну-ну. Выходит, я должен утверждать у вас список своих посетителей? Вы слишком многого требуете, Морской. Садитесь. Я расскажу вам об опытах одного канадского нейрохирурга.
Морской сел на табуретку. Недовольное выражение лица сменилось восхищенно-удивленным. Он смотрел влюбленными глазами на быстрые пальцы физиолога, уже изображавшие на листе бумаги поверхность больших полушарий головного мозга.
– Леон Абгарович как-то говорил мне: ничто из того, что попадает из действительности в мозг, не пропадает бесследно. Возможности мозга необъятны. И вот, как выяснилось в результате опыта одного канадского ученого, если воздействовать на участки мозга, ведающие памятью, электрическим током, то возвращается утраченное, возникают воспоминания, давным-давно забытые.
– Дьявольски интересно…
– Вот глядите сюда…
Рассказывая, Бородин смотрел на Глеба Морского слегка прищуренными, усмехающимися глазами. Он думал о том, что рано или поздно он использует Морского, этого смелого, великодушного и принципиального человека, как фигуру в шахматной игре. Именно этой фигурой он сделает мат королю – директору института.
И эта холодная мысль доставляла ему огромное наслаждение. Он тоже испытывал почти нежное чувство к Морскому. Ему нравился этот человек, его острый честный ум, его преданность правде, его слегка смягченный юмором энтузиазм. Он дорожил знакомством с Морским. Но в тысячу раз больше он дорожил игрой, которую вел, и будущей победой в этой игре.
Расставшись с Морским, Архиерейская Борода поехал домой. Он сам вел свою машину. Ему доставляла удовольствие быстрая езда, тревожившая пешеходов и постовых милиционеров, в сущности, опасная езда с почти недозволенной скоростью.
И вот сейчас он мчался, не думая о том, что он мог сбить какого-нибудь зазевавшегося пешехода. Важнее чужой жизни и ответственности за чужую жизнь была эта быстрая, сумасшедшая езда и удовольствие от нее и связанного с нею риска.
Приехав домой, он отказался от обеда, съел бутерброд с колбасой и, закрывшись в кабинете, сел за работу.
Телефонный звонок вырвал его из глубокой задумчивости. Он сразу узнал голос Апугина. Он выслушал Апугина, потом сказал:
– Дайте мне вашу статью, мне наплевать, что ее не захотели печатать в Ученых записках вашего института…
Затем он долго ходил из угла в угол кабинета, думая о черепе космического гостя и о реакционной концепции буржуазного философа Николая Арапова. И ему доставляла почти такое же удовольствие, как быстрая езда, мысль, что статья Апугина поможет ему сделать ловкий и неожиданный для противника ход в той игре, которую он недавно начал. Как хорошо, что Арапов – двоюродный брат Тамарцева. Директора нельзя свалить, не подмочив сначала репутацию его друзей и защитников – Тамарцева и Арбузова. Ему было приятно, вдвойне приятно еще и оттого, что в игре, и притом на его стороне, принимал участие космический гость, живший сто тысяч лет тому назад, но в метафорическом смысле вновь оживший и воскрешенный.
Анастасия Сергеевна зашла в «Гастроном» и купила курицу. Хотя Арбузов ни разу не жаловался ни на кишечник, ни на печень, все же завидным здоровьем он не отличался. У него страдали нервы. На днях он пришел из института, отказался от еды, лег на диван и долго лежал на спине, рассматривая потолок ничего не видящими глазами.
Анастасия Сергеевна тихо спросила:
– Опять Архиерейская Борода?
– Да.
– Неужели он сильнее всего института? Партийной организации?
– Дело не в этом.
– Но есть же на земле правда?
– Есть, – ответил Арбузов. – Бог видит ее, да не скоро скажет.
– А ты не принимай все это так близко к сердцу.
– Пробовал. Но сердце глупое. Не хочет считаться с твоим доводом и доводами рассудка. В институте поговаривают, что Глеб Морской собирает материал для фельетона. Ты когда-нибудь читала фельетоны Морского? Не читала? Напрасно. После его фельетона остается только одно – живым лечь в гроб.
