— Какой же вы путешественник, дорогой мой, если водку пить не умеете?
— Я умею, — сказал студент. — Только не получаю от нее удовольствия.
— Это значит — счастливый человек, — сказал Митя, вздохнув. — Лучше нет если ей не пить, проклятой…
Сам он уже выпил два стаканчика и, часто моргая покрасневшими веками, с наслаждением хрупал огурцом. Ляхов, тоже выпивший рюмку, подлил себе еще на донышко, лихо опрокинул и закашлялся. Внезапно ему стали противны и водка, которую он не любил и всегда пил через силу, и свое нелепое, смешное бахвальство.
Стараясь не глядеть на студента и Митю, он поднялся и, продолжая кашлять, направился к машине и сел на место. Минуты через три поехали.
…И вновь побежали справа и слева пятнистые, желто-зеленые грядовые пески, зашмыгали суслики из-под колес, и так же одиноко торчал на далеком гребне степной орел — соглядатай пустыни. Солнце переместилось на левую сторону, знойная синева у горизонта полиловела. Вместе с ветром в машину влетал душный, дурманящий запах полыни, и Ляхов, сморенный этим запахом, жарой и рюмкой водки, начал дремать.
IV
Через час Митя увидел на горизонте облако пыли и быстро приближающуюся автомашину. Это был старый, помятый, серый от пыли порожний грузовик, громыхавший на ходу всеми своими цепями и разболтанными бортами. Когда он поравнялся с «козлом», обе машины, по обычаю пустыни, затормозили. Из кабины грузовика выпрыгнул маленький горбоносый шоферишка в майке, взмокшей от пота.
Митя вышел ему навстречу.
— Куда едешь? — спросил шофер с восточным акцентом, глядя на Митю круглыми вороньими глазами. Он взял протянутую Митей папиросу и жадно закурил.
— На Ясхан.
— Э, далеко! Туда утром ГАЗ-63 прошел, я его встретил. Слушай, а на Куртыш-Баба я верно еду?
— Верно. Жми по моему следу до Керпелей, а там одна дорога. Куда так торопишься-то?
— Слушай, не тороплюсь я! — горбоносый шофер махнул рукой и выругался нервно. — Я из Баку вообще. Вербованный. Вторую неделю в песках…
— А! — сказал Митя. — Не привык, значит?
— В том и дело. Едешь, едешь всю дорогу — ни души живой, ни дерева, прямо жутко вообще…
Он опять выругался, глядя на Митю с жадной и заискивающей улыбкой, точно ожидая от него чего-то. Митя понял, что маленький шофер охвачен необыкновенным страхом, и почувствовал необходимость ободрить его.
— Так… Из Баку, говоришь? Сам-то кто: азербайджанец или армянин, что ли?
— Армянин я.
— Так. Ничего, парень, привыкнешь. Это всегда поначалу, — сказал Митя покровительственно.
Горбоносый шофер пробормотал тоскливо:
— Дороги нету, едешь по следу — вот чего здесь плохо. Заблудиться легко, слушай.
— Свободная вещь, — согласился Митя.
— Потерял след — и до свиданья… Так ведь? — дрожащим голосом спросил шофер.
— Точно, точно, — закивал Митя. — Ну ладно! Будь здоров, парень. Надо ехать.
Горбоносому шоферу ужасно не хотелось прощаться. Он взял у Мити еще одну папироску. Потом отсыпал несколько спичек себе в коробок, потом стал просить «литриков хоть десять бензинчику». Митя, пожалев его, отлил ему полбанки, которую сам выклянчил в Керпелях; при этом он нравоучительно говорил о том, что «шофер всегда должен шофера понимать, тем более находящийся в данных условиях пустыни Кара-Кум». Горбоносый шофер сел в кабину с напряженным, почти отчаянным лицом, включил скорость со скрежетом и сразу дал сильный газ. Грузовик взревел, рванул, как подхлестнутый, и в одно мгновение исчез за барханом.
«Газик» тронулся в другую дорогу. Теперь ехали вдоль Узбоя. Старое русло лежало в высоких песчаных берегах, заросших поверху сухим и блеклым пустынным кустарником, черкезом и эфедрой, а понизу — тростником. Изредка попадались рощицы саксаула с корявыми и пыльными, обглоданными солнцем веточками. Дно Узбоя было залито водой, оставшейся после дождя и окрашенной в красноватый цвет.
Первый переезд через Узбой прошел благополучно: Митя включил переднюю ось и на большой скорости, с треском ломая тростник, пробился по вязкой почве на противоположный берег. Ляхов только сопел и отплевывался, закрывая лицо от комочков грязи, которые вылетали фонтаном из-под колес.
