Пока дожидались лифта, я сказал ему:
— Как вижу, Иван Леонтьевич, все ваши напасти позади. Вас просто не узнать.
— Что поделаешь, — все с тем же достоинством отозвался экс-сапожник, совсем еще недавно придавленный жизнью, несчастный Карлик Нос. — Tempora mutantur, et nos mutamur in illis. [62] — И прибавил – кажется, с некоей притаенной иронией: – Да и вы, молодой человек, сколь я вижу, тут времени даром не теряли.
Его ироничный тон как-то не понравился мне, но вступать в дальнейший разговор с этим вдруг напыщенным человечком больше не хотелось, да и на пикировку и на упражнения в латыни не оставалось времени. Лифт уже подошел и ожидал нас с распахнутыми дверцами. Через секунду-другую он понес нас кверху.
Лифтовая шахта выходила прямо на крышу здания, куда Советник и вышел. Мы двинулись за ним, спинами ощущая Готлиба и Гюнтера, шагающих сзади.
По углам крыши, уже крутя пропеллерами, стояли четыре зловеще черных вертолета с какими-то акульими очертаниями. Красные головки боевых ракет торчали у каждого из подбрюшья. Пятый вертолет, обычный Ми-8, располагался в центре крыши, неподалеку от выхода из лифта.
— Сюда, — указал на него Паламед-Заде.
В вертолете уже сидел один пассажир, трясшийся мелкой дрожью. Я не сразу узнал в нем это страшилище Афанасия, слишком непривычно он был одет – в черный костюм-тройку, в белую рубашку с цветастым галстуком, в новенькие лаковые штиблеты. При его нечесаной шевелюре и торчавшей клочьями бороде, вся эта амуниция шла ему, как козлу подрясник. От него исходил смешанный запах пота, дешевого портвейна и модного французского одеколона. Было видно, что в новом прикиде он чувствует себя крайне неловко.
— Товариш совэтник, — обратился он к вошедшему в вертолет Паламеду-Заде, — може, я хочь гаслстух сыму – давить, зараза, як удаука.
— Терпи, — отозвался тот. — Видишь – все терпим.
— Уси… — проворчал Афанасий. — Дык я ж – нэ уси… Сыму ее, змеину, а товариш совэтник? А там, коды надо – нехай ее, повешу, пущай давить.
— Ладно, снимай, — отмахнулся тот, — но помни только, гляди у меня.
— А що тут бачить, — сказал Афанасий, с облегчением снимая с могучей шеи галстук и аккуратно вешая его на спинку своего сидения. — Мы ее, змеину, от так вот, нэжно… — И, видя благодушие советника, снова начал канючить: – Товариш совэтник, а може, я – своим як-ныбудь ходом? Дюже я эту вертушку боюсь…
— Своим ходом – это как? — с улыбкой поинтересовался Паламед-Заде. — На помеле, что ли?
— На яким таким помеле? — не понял шутки Афанасий. — Можно ж и на городским транспорти… А нет – дык сами як-ныбудь злэтаем…
— Ну-ну, будет он мне тут причитать, — уже строже сказал советник. И дал команду: – Поехали.
Все пять вертолетов разом оторвались от крыши и устремились в быстро темнеющее небо. "Акулы" взяли нас в четырехугольник, и наши пять машин двинулись курсом на близлежащий лесок. Сотни окон Центра и идущие от него вереницы фонарей разбрызгивали свет на всю округу. В эту минуту Советник сказал в микрофон:
— Можно отключать…
Наверно, так должно было бы выглядеть светопреставление. Сначала по цепочке один за другим стали гаснуть фонари, а затем и Центр вместе с маршальским флигелем рухнул в кромешную тьму. И теперь уже был он или только пригрезился – иди гадай. И было ли в самом деле все, что произошло с нами там? Эта тьма все поглотила.
— Финита! — весело сказал Паламед-Заде и обернулся к нам: – Кстати, по пути возможны некоторые внештатные ситуации; в этой связи прошу сохранять самообладание – все держится под контролем.
В кабине снова стало светло – это "акулы" включили прожектора. Пилоты хорошо знали свое дело. Ромб вертолетов с нашим Ми-8 в центре плавно летел над лесным массивом, ни на миг не теряя своего геометрически правильного очертания, и только Афанасий весьма ядрено потел по соседству со мной, чего не в состоянии был заглушить даже самый благоуханный одеколон в мире.
Спокойный полет, однако, длился не долго. Вскоре послышался встречный гуд, и прожекторы "акул" высветили стену здоровенных, круглобрюхих, вертолетов, не сбавляя скорость, летящих прямо на нас.
