Дочери огня - страница 23
Служа семейному честолюбию престарелого короля>[28], Франция вконец обессилела под неумолимым бременем налогов. Наша нация издавна благоволила к государям-воинам, а из Бурбонов и Генрих IV, и Людовик XIV как нельзя лучше подходили под эту мерку, хотя последний и имел все основания сетовать на «собственное величие, удерживающее его на здешних берегах». На худой конец, эти государи спасали свою репутацию с помощью распутства. Их любовные делишки служили предметом толков во дворцах и хижинах и на расстоянии представлялись воплощением того возвышенного идеала галантности и рыцарственности, которым испокон века тешили себя французы.
И однако существовали провинции, не столь склонные к подобным восторгам, которые неустанно в той или иной форме — под покровом ли религиозных идей или открыто, в форме фронд, лиг и жакерий>[29] — выражали свое неодобрение.
Отмена Нантского эдикта>[30] нанесла удар по последним силам сопротивления. Виллар только что подавил восстание в Севеннах>[31], и те из камизаров, которым посчастливилось спастись от избиения, толпами ринулись в Германию>[32], умножая собою миллион изгнанников, вынужденных увозить за границу остатки своих состояний и разного рода промыслы и ремесла, в которых особо отличались многие протестанты.
Последнее их убежище, Пфальц, был сожжен дотла — кошке игрушки, мышке слезки. Солнце великого столетия могло еще спокойно любоваться своим отражением в водоемах Версальского парка, но оно заметно теряло свой блеск. Госпожа де Ментенон>[33] и та перестала уже бороться со временем; она только прилагала все усилия, чтобы вдохнуть веру в душу не слишком-то благочестивого короля, который на ее увещевания отвечал цифрами, ежедневно получаемыми от Шамийяра>[34]: «Три миллиона долгу! Что, спрашивается, может поделать здесь Провидение?»
Людовик XIV был человек недюжинный; можно даже поверить, что Францию он любил и желал ее величия. Но его человеческие свойства в сочетании с фамильными чертами всего рода Бурбонов погубили его, когда, состарившись, он уже не в силах был противиться тем, кто сумел подчинить себе королевскую волю.
Вскоре после поражения при Гохштедте, отнявшего у нас сто миль земли во Фландрии, через бургундскую деревушку Моршанджи, что расположена в двух милях от Санса, проезжал Аршамбо де Бюкуа.
Откуда он ехал? Этого никто не знает…
Куда держал свой путь? Это мы узнаем ниже…
У его экипажа сломалось колесо, и деревенский каретник заявил, что понадобится час времени, чтобы поставить новое. Граф сказал своему слуге; «Я вижу, все здесь закрыто, кроме этой харчевни. Придешь за мной сюда, когда каретник кончит».
— Лучше бы господину графу подождать в карете, под нее поставлена подпора…
— Да полно тебе!.. Зайду в харчевню, я уверен, что встречу там славных людей.
Аршамбо де Бюкуа прошел прямо на кухню и велел подать себе супу. Но прежде он захотел отведать бульона, на котором тот готовился.
Хозяйка удовлетворила его желание. Однако Аршамбо нашел, что бульон пересолен.
— Видать, соль в ваших краях недорого стоит, — сказал он.
— Не так уж и дешево, — отвечала хозяйка.
— Я полагаю, благодаря подпольным торговцам>[35] ее здесь хватает.
— А я их и знать не знаю… Во всяком случае, сюда они прийти не посмели бы… Отряды его высочества только что их разгромили, все их банды рассеяны, от них осталось всего человек тридцать возчиков, да и тех недавно в оковах повели в тюрьмы.
— О, — сказал Аршамбо де Бюкуа, — вот уж попались, бедняги… Будь их предводителем такой человек, как я, им бы теперь не так худо приходилось.
Из кухни он прошел в помещение харчевни, где посетители опорожняли одну за другой бутылки местного винца, которое нельзя было ни долго хранить, ни вывозить на продажу.
Аршамбо де Бюкуа сел за один из столов, ему тотчас же принесли заказанный им суп, и он принялся есть его, продолжая твердить, что суп слишком соленый. Известно, что бургундцы издавна питают к этому слову пылкую ненависть, особенно усилившуюся после XV столетия, когда не было для жителя Бургундии большего оскорбления, чем назвать его «соленый бургундец».
