А еще Мари подружилась с удивительной женщиной — мадемуазель Мари-Терезой Берже, уроженкой Люберзака, которая исполняла в приюте обязанности экономки и смотрительницы. Маленькие сироты называли ее «мама Тере». И правда, она, как могла, старалась заменить каждой из них мать, благо была наделена удивительным даром исцелять раны не только телесные, но и душевные. Именно она заботилась о самых маленьких сиротках, не старше полутора лет. «Мама Тере» всегда улыбалась и готова была обогреть весь мир. Само присутствие этой миниатюрной сгорбленной женщины было для малышек бесценным даром, ибо в душе «мамы Тере» бил источник всеобъемлющей, абсолютной любви…
Вскоре жизнь Мари в Коррезе обрела более веселые краски. Она с удовольствием вернулась к учительской работе, которой в прошлом, еще до войны, успела посвятить совсем немного времени. На этот раз Пьер был вынужден дать свое согласие, потому что семья нуждалась в заработке жены.
Услышав два громких удара в дверь, Мари, успевшая утонуть в воспоминаниях, вздрогнула. Она встала, открыла дверь и увидела перед собой румяное лицо сестры Юлианны:
— Мари, дорогая, может, поужинаешь с нами сегодня?
— О, сестра, как это мило с вашей стороны! Но, понимаете, Жак и Нанетт никак не оправятся после смерти Пьера, они расстроятся, если вечером меня не будет дома…
— Поступай, как подсказывает тебе чувство долга и Господь, моя крошка. Ты все время грустишь, и мне больно видеть тебя такой. Знай, если тебе нужно излить кому-нибудь душу, я всегда рядом!
Излить душу… Если бы это было так просто! После смерти Пьера душу Мари терзало чувство, которое она старалась спрятать даже от себя самой. Этой болью она ни с кем не могла поделиться…
* * *
Небо чуть потускнело, затянулось белыми облаками. Вернувшаяся из церкви Лизон, перепрыгивая через две ступеньки, неслась вверх по лестнице, торопясь увидеть бабушку Нан, Поля и маленькую сестричку Матильду. Надо сказать, младшая дочь Мари в свои пять лет то и дело демонстрировала свой капризный, властный характер.
— Мамочка, посмотри, на переменке моя подруга Шарлотта дала мне черешен! Хочешь ягодку?
— Нет, спасибо, кушай сама. Ты ведь любишь черешни!
— Не хочешь? Тогда я отдам их Матильде. Она такая лакомка!
В этом была вся Лизон: девочка всегда думала сначала о других и только потом о себе. Доброта дочери растрогала Мари до слез. Если бы рядом не было ласковой и всегда веселой Лизон, ее жизнь имела бы куда более горький вкус…
Нанетт ждала их на пороге в своем старом сером переднике под цвет убранным под чепец седым волосам.
— Наконец-то пришли! А этот безобразник Поль сразу после уроков убежал гулять! Наверное, бродит сейчас с друзьями возле Канала Монахов… Был бы он моим сыном, вернувшись, получил бы хорошую трепку!
— Пусть побегает, раз ему хочется, — отозвалась Мари. — Сегодня на улице так хорошо! Ты сама знаешь, Нан, какой Поль непоседа.
Нанетт пожала плечами и прошла в комнату, давая им войти. В Обазине у нее было намного меньше работы, чем на ферме в «Бори», и все же она не переставая жаловалась на жизнь. Мари же, как могла, старалась ее утешить.
— Нан, хорошая моя, ты испекла для нас пирог!
Лизон кинулась бабушке на шею и звонко расцеловала ее в обе щеки. Охрипшим голосом Нанетт завела привычную тоскливую «песню»:
— Ах, добрый Господь сжалился надо мной! Он забрал у меня моих деток, но дал этих малышей! Сколько горя довелось мне пережить, но, к счастью, я могу заботиться о внуках…
— Бабушка, а где Ману? — спросила Лизон, у которой в кармане лежали черешни.
— В шкафу под лестницей! — ответила Нанетт, и щеки ее стали наливаться краской. — У этой девчонки дьявол в крови, она ведет себя так, как не пристало доброй христианке! Я отшлепала ее и заперла час назад.
Мари охнула, всплеснув руками. Лизон же побежала освобождать сестричку. Матильда даже не подняла голову, так и осталась сидеть, прижав лоб к коленям.
— Ману, милая, идем! Я принесла тебе черешни! Бабушка тебя наказала, но ты уже можешь выходить, слышишь? Так сказала мама!
Это была ложь, но Лизон знала, что мать думает так же, как и она. Что до Матильды, то от наказаний ее характер не становился лучше ни на йоту. Девочка резко подняла голову. В глазах ни намека на слезы, рот перекошен гримасой гнева. Она пробормотала:
