Палач пришел в сознание и со стоном, перекосив рот и сквозь зубы, произнес:
— Перестань царапать мне лицо, чертова девка!
И снова потерял сознание.
Она прикусила губу, глядя на страшное, искаженное болью лицо отца.
— Он выживет, — сказал Маттиас. Хильда вопросительно взглянула на него.
— Вряд ли он виновен, — сказал Андреас, глядя на раненого. — Могу представить себе, что он вытерпел! Все сваливают вину за трупы на него.
Она посмотрела в окно, откуда был виден распаханный участок.
— Да, это там, — сказал Маттиас. — Ты знаешь об этом?
Она покачала головой.
— Разве твои друзья не рассказывали тебе? Четыре мертвых женщины.
— Друзья? — произнесла она без всякого выражения.
Андреас и Маттиас переглянулись. У дочери палача не было друзей.
— Четыре женщины? — удивленно спросила она, уже заметно успокоившись, видя, что ее не оскорбляют. Но она, судя по напряженному взгляду, по-прежнему была настороже, словно улитка, готовая при первой же опасности спрятаться в свою раковину.
Она чувствовала, что голос ее словно заржавел, непривычный к разговору, и нервничала.
— Да, четыре женщины, — повторил Андреас. — Они убиты. Ты ничего не знаешь об этом? Ты ничего не слышала, ничего не видела весной или прошлой осенью?
Она задумалась, и, ожидая ответа, они смогли получше рассмотреть ее. У нее были красивые, немного печальные, мечтательные глаза. Это произвело на них неожиданно сильное впечатление. Весь ее облик был таким привлекательным: аккуратная, красивая, статная.
— Не-е-ет, — неуверенно произнесла она.
— Если ты что-нибудь узнаешь, сообщи нам, — сказал Маттиас.
Она кивнула, снова вспомнив о своем собственном положении, и покраснела. И опять стала молчаливой, словно извиняясь за то, что осмелилась с ними заговорить.
Маттиас сделал для Юля Ночного человека все, что было в его силах.
— Лучше всего будет, если мы скажем, что твой отец при смерти, — сказал Маттиас. — Люди сейчас возбуждены, им нужен козел отпущения. Но эта весть отрезвит их. Те, кто напал на него, будут испытывать угрызения совести. Но на всякий случай держи дверь на запоре в ближайшие дни! И… — он замялся, — тебе не следует выходить из дома в темноте!
Увидев, что они собираются уходить, она испуганно взглянула на них и тихо, почти шепотом, произнесла:
— Вы не должны гнушаться угощеньем… у меня есть печенье и медовый квас. Я сейчас…
Они заметили, что говорит она складно. А она уже сновала, как челнок, между кухней и кладовкой.
Они переглянулись. Оба были достаточно понятливы, чтобы принять угощение, хотя им нужно было торопиться.
А Хильда так суетилась, так старалась! Но в глазах ее застыла настороженность и нерешительность. Она достала чашку, принесла деревянное блюдо, полное искусно сделанных печений.
«Боже мой! — подумал Маттиас. — Это предназначалось для Рождества! Как сделано! И никто не съел их! Никто этого даже не видел!»
Она пригласила их сесть на пеньки, служившие в доме стульями. Сама же она стала сзади, озабоченно соображая, все ли принесла. Она не могла спокойно устоять на месте: то и дело уходила и ставила что-то на стол, поближе пододвигала блюдо, принесла вазу с цветами…
Печенья были твердыми, как камень. Но они тактично опускали их в медовый квас и расхваливали. Хильда отворачивала лицо, но они видели ее сияющие радостью глаза. Впихнув в себя пару твердокаменных печений, они поблагодарили ее.
— Мы придем завтра утром, — пообещал Маттиас. — Посмотрим, как чувствует себя твой отец.
Они кивнула, вытащила тощий кошелек, чтобы заплатить доктору, но он, улыбаясь, покачал головой.
— Об этом мы поговорим потом, нам придется много раз приходить сюда, прежде чем твой отец выздоровеет. Прощай, Хильда дочь Юля, спасибо за угощение!
Оба молча спускались с холма, погруженные в свои мысли. И если бы кто-то из них оглянулся, то увидел бы, что Хильда стоит на крыльце, глядя им вслед.
— Как мало мы знаем о своих ближайших соседях, — сказал Андреас.
— Да, — ответил Маттиас. — Весьма тактично с твоей стороны, что ты не намекнул на оборотня…
Когда они исчезли из виду, Хильда снова вернулась в дом. Она удивленно осматривалась по сторонам. Ей казалось, что в доме появилось что-то новое. Вот здесь они сидели. Теперь это место будет иметь для нее особый смысл. Она прикоснулась рукой к балкам, подпиравшим стену, которых касались их плечи. Они прикасались руками к этому блюду — на дереве еще осталось тепло их рук. А здесь он стоял, склонившись над ее отцом. Он сказал, что подвернулось одеяло, и они вместе расправили его. Он видел эти цветы на столе. Жаль, что цветов так мало… К утру она должна… Утром они придут! Или придет один доктор? Тот, у кого ласковые глаза. Возможно, другого завтра не будет — у крестьянина ведь нет времени на такие прогулки.
