— Ты ничего об этом не знаешь, — ответила она, тоже вставая.
Маттиас пристально посмотрел на нее, но лицо ее было непроницаемым.
— Хотя, честно говоря… я и сама не знаю… — выдавила она из себя.
— Ладно, во всяком случае, это не смертельно, — улыбнулся он. — Я не буду больше мучить тебя глупыми вопросами, оставлю тебя в покое. Я хочу только, чтобы ты знала, что можешь приходить ко мне, если захочешь о чем-то поговорить. Я не хочу, чтобы ты была одна, Хильда! И если огонь сжигает тебя изнутри, не ходи к другим! Дай мне шанс доказать тебе, как много ты для меня значишь!
Говоря это, он улыбался, хотя глаза его были печальны, а вид — подавленным. Хильда догадалась, чего стоит ему вот так доверяться ей, не питающей к нему особого интереса. Он делал это ради того, чтобы она была уверена в нем.
И уже став на последнюю ступеньку перед домом, она непроизвольно схватила его за руку, чтобы не споткнуться. Этот простой жест так тронул его, что у него чуть не навернулись на глаза слезы — и он сжал ее руку с порывистой радостью и благодарностью.
Хильда позвала кота, но его не было видно.
— Может быть, он еще не пришел? — разочарованно произнес Маттиас. — Мне следовало бы сходить сюда самому.
— Думаю, что не следовало бы. Он сюда придет.
Они сели на ступени.
— Ты не хочешь войти? — спросил Маттиас.
— Нет, — ответила она.
— Тебе здесь было очень плохо? — удивленно произнес он.
— Я ненавижу это место! Раньше я не понимала, насколько оно отвратительно мне!
— На вид здесь настоящая идиллия!
— Ты так думаешь? Черный еловый лес, наступающий со всех сторон на обжитое место, скрывающий за своими деревьями все, что угодно. Здесь я узнала столько дурного, узнала нужду и всякую мерзость, горечь и унижения…
Она говорила с такой горячностью, что он понял, что эти чувства она тоже сжигала в себе.
— Мне досадно изливать все это на тебя, ты этого не заслужил. Но это — словно прорванная плотина.
И она рассказала ему, как ей приснилось, что отец жив, и как она проснулась, радуясь, что это был всего лишь сон. — И мне стало стыдно, Маттиас.
Он ласково погладил ее пальцем по щеке. Она всхлипнула.
— Нет, не надо, а то я заплачу, — навзрыд произнесла она. — Я уже достаточно наплакалась в церкви.
— Никто ведь не осуждает тебя за это!
— О, это были не слезы скорби, — возразила она, желая до конца разоблачить себя, — а слезы благодарности… за то, что все вы были так добры ко мне.
— Дорогая Хильда, мы почувствовали большое облегчение, поставив этих грифов на место.
— А когда это случилось… — сказала она, возвращаясь к прерванному разговору, — …когда я обнаружила отца, повешенного в спальне, и когда я услышала страшные звуки в амбаре, я больше не могла оставаться здесь. Что же не идет этот проклятый кот! — несдержанно добавила она.
Маттиас улыбнулся. Он понимал, что ей не терпится уйти отсюда.
— Я знал, что в тебе есть порох. Не поискать ли мне в хлеву?
— Да… если можно.
Она с опаской последовала за ним через двор, но заходить в хлев не стала, оставшись стоять в дверях.
— Он тигровой масти? — крикнул Маттиас изнутри.
— Да.
— В таком случае «проклятый кот» сидит здесь. Но я сомневаюсь, что он пойдет ко мне.
Тогда Хильда вошла в хлев и поймала кота. Он позволил вынести себя наружу, свесив все свои лапы, словно змей в руках Тора[3].
— Уйдем отсюда, — нервозно произнесла она. И уже выйдя со двора, она сказала коту:
— Если еще раз сбежишь сюда, будешь выкручиваться сам! Тогда я перестану водить с тобой дружбу!
Внизу, на равнине, она сказала Маттиасу:
— Прости, что я ругалась! Это вылезла на поверхность худшая моя часть. Теперь ты знаешь меня с худшей стороны. Я сама не подозревала, что могу быть такой грубой.
— Я принимаю тебя такой, какая ты есть, Хильда. Ругайся, если тебе так уж хочется! Это приносит облегчение.
— Благодарю. А с котом все в порядке, — с удовлетворением произнесла она, — он совершенно спокоен.
— Да, теперь в твоем доме уже нет ничего страшного.
— Это правда, — тихо ответила она. — После шестнадцати лет унижений…
Идя рядом с ней, Маттиас положил руку на ее плечи и погладил ее длинные, прекрасные волосы.
