– Принесите воды! – распорядился цирюльник. – Быстрее!
Куизль подхватил шляпу, бросился к ближайшему пруду и набрал там воды. Ею они умыли Барбаре лицо и дали немного попить. Девушка открыла глаза, взглянула на Якоба и на остальных. По лицу ее скользнула улыбка.
– Папа, – пробормотала Барбара. – Ты все-таки не бросил меня… Пить…
Потом она снова потеряла сознание.
– Я… раздобуду тебе всю воду мира, девочка моя, только не покидай нас, – прошептал Куизль и смочил растрескавшиеся губы дочери, выжав несколько капель из мокрого платка.
– Думаю, она будет жить, – сказал Симон через некоторое время, как следует смочив ее ожоги. – Правда, ей, как и Георгу, срочно нужны травы, которые мы раздобудем только в городе… – Он вздохнул: – Сейчас я был бы рад даже горсти пастушьих сумок или листьям бузины.
– Я могу набрать листьев! – оживилась Магдалена и показала в сторону горящего дома: – Там, в саду, кажется, растет большое дерево бузины, и не все листья еще опали.
С этими словами она скрылась во мраке. Симон же с Якобом остались выхаживать раненых.
Иеремия тоже нуждался в помощи. К старым шрамам добавилось несколько ожогов. Он хрипел при каждом вдохе.
Якоб склонился над ним и пожал его покрытую пузырями руку.
– Спасибо, – сказал он с дрожью в голосе. – Спасибо тебе, ты спас мою дочь.
– У меня был должок перед Господом, – просипел Иеремия. – Одна жизнь за другую. Мне… мне не следовало убивать Клару. Даже если бы она выдала меня, эта расчетливая тварь. Я… я не имел на это права.
– Только у Господа есть право забирать жизнь, – ответил Куизль. – Мы, палачи, всего лишь орудия.
Иеремия улыбнулся:
– Если так, то я побыл в употреблении. Стал старым, покрылся ржавчиной и ни на что больше не гожусь.
Он сухо закашлялся.
– Как ты узнал, где искать Барбару? – спросил Якоб. – Почему ты разыскал ее, а я не смог?
Иеремия задохнулся в новом приступе кашля и сплюнул сгусток сажи вперемешку с кровью.
– Я… я вспомнил, – прохрипел он наконец. – Я бывал здесь, еще совсем юным. Прежний егерь был жутким человеком. Если он ловил браконьеров, то вешать предпочитал их сам. Но прежде он иногда пытал их, чтобы те рассказали о сообщниках. У него… была собственная камера пыток в подвале. Мы с отцом помогали ему обустраивать ее. – Он с грустью посмотрел на Куизля. – Я столько скверного повидал за свою жизнь, братец… Многое пытался забыть. Но не всегда получалось.
– Меня тоже порой мучают кошмары, – едва слышно проговорил Якоб. – Как и моего отца, и Бартоломея, и всех, кому приходится выполнять за вельмож грязную работу. Никогда нам не отделаться от сновидений.
Он смотрел на Иеремию едва ли не с сочувствием. Жуткие события его прежней жизни превратили бывшего палача в черствого и, возможно, в чем-то безумного старика. Но теперь, под конец, он вновь стал таким, каким был в годы своей молодости, когда любил Шарлотту.
– Секретарю… я уже ничем не мог помочь, – просипел Иеремия, то и дело хрипло откашливаясь. – Камера… уже полыхала. Я отыскал Барбару в маленьком чулане напротив. Видимо, она добралась туда, где пламя было не такое… – Он вздрогнул и скривился от боли. – Дьявол! Больно, почти как в тот раз, когда я сиганул в негашеную известь.
Якоб решил снять с Иеремии рубашку, чтобы осмотреть раны, однако обугленная ткань пригорела к плоти. Палач сразу понял, что старику уже ничего не поможет.
– Оставь, – пробормотал Иеремия. – Рано или поздно всему приходит конец. В том числе и палачам. Позаботься лучше о своих детях… – Он улыбнулся: – Черт, да у тебя просто замечательные сорванцы. Тебе бы хвалить их почаще. Жаль, у меня самого… не было таких чудных детей…
Тут по телу его прошлась новая волна боли, и старик схватил Якоба за руки.
– Вот еще что, – прохрипел он. – Я… должен знать, прежде чем уйти. Ты бы выдал меня страже? Скажи, выдал бы?
Якоб помедлил и все же ответил:
– Думаю, да. Любое преступление должно быть наказано.
Иеремия отпустил его и с улыбкой закрыл глаза.
– Ты… хороший… человек, Якоб, – выдохнул он, и голова его завалилась набок.
Куизль послушал его сердце. Затем снял свой обугленный плащ и накрыл им старика. Казалось, Иеремия безмятежно спал. Улыбка так и не сошла с его губ. Вид у него был умиротворенный.
