А Барбара? Что с Барбарой? И что с Иеремией?
Бартоломей выпустил Георга и устремился к остальным. Оставшееся расстояние Магдалена тащила брата одна. Наконец она осторожно опустила его на землю.
– Все будет хорошо, – пробормотала женщина, словно молитву, предназначенную ей самой. – Все будет хорошо.
Спустя некоторое время Магдалена стояла вместе с остальными возле трупа, над которым Бартоломей склонился, как над мертвым ребенком. Он гладил его окровавленную шерсть и шептал слова утешения. Симон между тем занялся Георгом и лоскутами, оторванными от своей рубашки, остановил кровь, которая еще текла из раны на ноге. Чуть поодаль лежал убитый Зальтер, точно растерзанный олень, однако на него никто не обращал внимания.
– Здесь я могу сделать для Георга лишь самое необходимое, – серьезным голосом сказал Симон Магдалене и потуже затянул повязку. – Рана довольно глубокая. Парню срочно нужны лекарства, чтобы не началось воспаление. – Он показал на ее отца, который сидел молча и ссутулившись на поваленном дереве. – Твоего отца тоже не помешало бы перевязать. Этот полоумный несколько раз врезал ему по голове. Но он, конечно же, никого к себе не подпустит.
– Ты что, не понимаешь? Он думает о Барбаре! – вскинулась на него Магдалена, и по телу ее прошла дрожь. – Мы все тут думаем о Барбаре. Кроме… кроме тебя, наверное!
– Может, она и не в доме вовсе, – попытался успокоить ее Симон. – Зальтер намекал, что, возможно, спрятал ее где-то в другом месте…
– Она была там, – послышался тихий голос рядом.
Это была незнакомая женщина, которая уже представилась Адельхайд Ринсвизер, женой аптекаря, пропавшей больше недели назад.
– Барбара стала его последней жертвой, – продолжала она скорбно. – Вместе со старым секретарем, с которым, видимо, была знакома… – Она робко тронула Магдалену за плечо: – Мне очень жаль.
Дочь палача почувствовала что-то мокрое на щеках. Это слезы ручьем потекли по лицу. Чувство было такое, словно кто-то со всей силы ударил ее в живот.
– Я… пойду к отцу… – пробормотала она едва слышно. – Я нужна ему.
Она поднялась и подошла к отцу. Тот по-прежнему сидел на поваленном дереве, похожий на каменную глыбу, принесенную сюда древними морями. Магдалена присела рядом, и они вместе стали смотреть на ревущее пламя, пожиравшее крышу дома.
– Это я виноват, – сказал вдруг палач. – Я был… так зол. Ворвался туда совсем один, как бешеный кабан… Барт все-таки прав: я ни на что не годен.
– Что ты такое говоришь? – тихо возразила Магдалена. – Ты бы не смог этому помешать. Мы все…
Она резко замолчала. В дверях дома вдруг показался кто-то еще. Позади него рушилась крыша, в воздухе летала горящая дрань, но человек, пошатываясь, продолжал идти. Только теперь Магдалена узнала в нем Иеремию. Он что-то нес на руках, осторожно, точно сокровище.
Это было хрупкое человеческое тело, плотно закутанное в обугленную монашескую рясу. И все же Магдалена сразу поняла, кто в нее завернут.
– Барбара! – закричала она и бросилась к ним.
Крик Магдалены вывел Якоба из глубокой скорби.
Когда старшая дочь выкрикнула имя Барбары, палач решил, что у него помутился рассудок. Но потом он поднял голову и увидел, как Иеремия ковыляет к ним с Барбарой на руках. Старший Куизль вскочил, преодолел разделявшие их несколько шагов и принял дочь в свои широкие крепкие руки. Он не плакал с тех пор, как умерла его жена, но теперь слезы катились по его заросшему, черному от копоти лицу.
– Барбара, Барбара! – всхлипывал он. – Девочка моя, мне… мне так жаль…
Магдалена уже стояла рядом, остальные тоже подбежали к ним. Волосы у Барбары почти полностью выгорели, лицо, так же как и ладони, было покрыто сажей и красными пузырьками ожогов. Руки и ноги у нее были связаны, но веревки уже основательно прогорели. Грудная клетка двигалась часто-часто, как у больной птицы.
– По крайней мере, она еще дышит, – заметил Симон тихим голосом и стал осторожно ее осматривать. – Эта ряса, похоже, спасла ей жизнь. Должно быть, она намокла под дождем и уберегла ее от сильных ожогов.
Он помог Якобу бережно уложить девушку на землю, и они вместе стянули с нее дымившуюся рясу.
