– Сам скажи, – ответил Иеремия.
Дружелюбия в его глазах как не бывало. Он смотрел с грустью и очень-очень устало. Казалось, управляющий за пару минут состарился на много лет.
Георг поставил кружку на стол и смерил калеку долгим взглядом.
– Я как-то спросил дядю, как он вообще стал палачом в Бамберге. Он ведь нездешний, а место обычно получает старший сын предыдущего палача. Но у его предшественника не было детей.
– Верно, не было, – тихо проговорил Иеремия.
– После тех жутких судов над ведьмами он бесследно исчез, – продолжал Георг. – Никто его больше не видел. Но мне кажется, люди испытали при этом некоторое облегчение. Его звали Михаэль Биндер. Будучи палачом, он взвалил на себя их вину. По приказу епископа и комиссии замучил и казнил почти тысячу человек. А потом просто исчез. А вместе с ним и вина.
– Вина остается, – проговорил Иеремия. – От нее никогда не отмоешься, даже едкой известью. Это и порядочным горожанам не дано, а уж палачу – тем более. Он вынужден жить с этим грузом. Особенно с одним…
Георг увидел, что в глазах управляющего заблестели слезы. Ему вдруг стало жаль его.
– Что… что за груз вы имеете в виду? – спросил он нерешительно.
Иеремия грустно улыбнулся:
– Когда-нибудь ты станешь хорошим палачом, Георг. Хорошие палачи, они как острый клинок. Избавляют от страданий, насколько возможно. Один только взмах – и всё позади. Остерегайся слишком много думать! С мыслями приходят сны. Дурные сны. – По-прежнему сжимая в кулаке рукоять, Иеремия тяжело сел на кровать. – Особенно во время пыток душа твоя должна быть чиста, как выкованный только что меч. Крики, мольбы и плач – все это должно отскакивать от тебя. Но иногда этого не происходит. Ты можешь знать кого-то из них, не то чтобы хорошо, но вы здоровались на улице в свое время. Соседи, дальние знакомые, трактирщик, у которого ты всегда брал пиво, знахарка, которая принимала роды у твоей жены… Город не такой уж и большой, рано или поздно все друг друга узнают. И возможно, когда-нибудь настанет день, когда тебе придется пытать, а потом и казнить кого-то, кого ты… – Он помедлил. – Кого ты действительно любишь. Этот груз остается с тобой навсегда.
– Господи! – Георг в ужасе посмотрел на управляющего. – Так вы…
– Шарлотте было шестнадцать, – перебил его старик. Взгляд его устремился куда-то в пустоту, пальцы перебирали рукоять меча. Казалось, он пребывал в каком-то собственном мире. – Она была дочерью богатого ткача. Наша любовь была тайной, никто не должен был знать о ней. Но мы поклялись друг другу, что однажды поженимся. В знак своего расположения я подарил ей платье из чистого бархата, мягкое, как гусиный пух. Потом, под конец третьей волны преследований, когда разразилась чума, трактирщик из «Грифона» заявил, что видел, как она плясала с дьяволом на городском кладбище. В те дни много кто плясал с дьяволом. – Иеремия сухо рассмеялся. – Заседание суда не заняло и половины дня, после чего Шарлотту привели ко мне. Я и сейчас помню ее глаза, широко раскрытые, большие. У меня дрожали руки, но я выполнял свою работу, как делал раньше. Ее спрашивали о знакомых. С каждым вырванным ногтем я думал, что она назовет мое имя. Но Шарлотта молчала. Только неотрывно смотрела на меня большими карими глазами…
– И вы… потом вы сожгли ее на костре? – спросил Георг в наступившей тишине.
Иеремия покачал головой.
– Она повесилась в камере, на веревке, сделанной из платья, которое я когда-то подарил ей. Видимо, хотела уберечь меня от казни… – Он снова рассмеялся. – Грешница избавляет палача от казни, что за ирония! Воистину, дьявол позабавился, глядя на нас.
– Что случилось потом? – спросил Георг.
– Я не смог жить с этим грузом. В следующую ночь я сломал свой меч и сбежал из города. Я укрылся в Хауптсмоорвальде, недалеко от Росдорфа. Там была старая известняковая шахта. Я рыдал не переставая и тогда решил покончить с жизнью. Стереть себя с лица земли. Поэтому я насыпал в корыто извести, залил водой и сиганул туда. Но боль оказалась слишком сильной. Я не смог вынести страданий, которые сам причинял другим. Полуслепой и вопя от боли, я блуждал по лесам, прятался в сараях и хлевах, пока меня не нашел и не принял к себе Бертольд Лампрехт.
