– Ветер, наверное, – ответил Йозеф. – Что же еще?
Но голос его звучал уже не так самоуверенно.
– Манфред? – позвал он громко. – Манфред? Проклятье, где ты застрял?
Йозеф тяжело поднялся, поправил нагрудник и направился к двери, выкрикивая при этом угрозы:
– Если вы двое за дураков нас тут держите, то мало вам не покажется. Я вам алебарду суну туда, где солнце никогда не светит, и…
Он как раз дошел до двери, и в этот миг на порог легла громадная тень. Как большая черная птица, она схватила стражника и исчезла вместе с ним в темноте. Последовал сдавленный вопль, сменившийся хрипом, после чего вновь наступила тишина. Все произошло настолько быстро, что Эберхарт только теперь понял, чему стал свидетелем. Он прижал дрожащую ладонь ко рту.
Господь всемогущий, у тени была шкура… Волчья шкура!
Вот послышались тяжелые шаги, стали приближаться к двери.
– О Господи!
Эберхарт впился пальцами в столешницу. Порог переступил громадный черный зверь. Он был настолько большим, что пришлось пригнуться, чтобы войти. В сторожке горела всего одна свечка. Эберхарт различал только очертания монстра. Но он видел когти, шерсть и волчью голову.
– Оборотень, – простонал стражник. – Он… вырвался…
– И теперь заберет тебя, негодника, в преисподнюю, – прорычал оборотень.
И с ревом бросился на визжащего стражника.
Якоб отнял источающую едкий запах тряпку от лица стражника и осторожно убрал ее в принесенный с собой сверток. Нельзя было оставлять ничего, что могло выдать их.
– Как думаешь, сколько у нас еще времени? – спросила Магдалена, когда вошла в сторожку и осторожно огляделась.
Куизль пожал плечами:
– Не знаю. До следующего часа, наверное, или того меньше. Трудно рассчитать дозировку. И стражники перед воротами, конечно, очнутся раньше.
– Значит, уже скоро. – Магдалена потянула отца за шкуру и выбежала во двор. – Тогда быстрее в часовню!
Снаружи, у колодца, лежали два других стражника. Магдалена почувствовала облегчение оттого, что ей самой не пришлось никого из них усыплять. Солдаты наверняка защищались бы, и не подействовало бы должным образом. Но отец и дядя Бартоломей все проделали идеально, как работали на эшафоте. Быстро, невозмутимо и почти безболезненно.
– От последней фразы мог бы и воздержаться! – прошипела Магдалена на бегу.
Отец взглянул на нее в недоумении:
– Это от какой?
– От той, про преисподнюю и негодника. Кто тебе сказал, что оборотни могут разговаривать?
– А кто тебе сказал, что они не могут разговаривать? – Якоб ухмыльнулся: – Ты сама говорила, чтобы мы играли свою роль как можно лучше. А я люблю играть злодеев.
Между тем они добрались до часовни. Она представляла собой первый этаж высокой пятиэтажной башни. Деревянная лестница снаружи вела на верхние уровни. У дверей нетерпеливо дожидался Бартоломей со светильником.
– Ну наконец-то! – проворчал он. – Я уж думал, вы там со стражниками пиво пьете.
– Когда это все закончится, я его немало выпью, положись на меня, – ответил Якоб. – Давай, открывай.
Бартоломей вынул связку ключей и отворил дубовую дверь, усиленную железными пластинами. На них повеяло запахом испражнений, плесени и гнилой еды. Магдалена сморщила нос и пошла вслед за дядей, который светильником показывал им дорогу. За ними, пригнувшись, вошел отец.
– Когда-то давно здесь была часовня, – прошептал Бартоломей. – Но ее уже не одно десятилетие используют в качестве тюрьмы. Хотя епископ часто приходит помолиться в часовню Святой Катарины, тут поблизости. Думаю, иногда он слышит крики заключенных, но его сиятельству они, похоже, нисколько не мешают.
Он огляделся в темноте и позвал чуть громче:
– Матео? Слышишь меня? Ты где?
– Я… здесь… – послышался слабый голос из-за угла.
Бартоломей приподнял светильник, и только тогда Магдалена смогла осмотреться получше. Они находились в комнате с низкими каменными сводами, черные от копоти стены были исписаны посланиями бесчисленных узников. В грязной соломе пищали крысы, разбегаясь по темным углам. На полу стояло три массивных деревянных блока, каждый с двумя отверстиями сверху и снизу. У самого дальнего из блоков, куда не попадал еще свет, что-то шевелилось.
