Видя дело своих рук, Майя пришла в ужас, но потом безумие опять охватило ее, и она с диким смехом спрашивала сеньора:
– Где мой ребенок, скажи, где мой ребенок?
Она складывала руки, будто держала ребенка на руках и качала его, приговаривая:
– Посмотрите, какой он красавец. Как я счастлива, что у меня такой славный мальчик!
Сердце мое сжималось от жалости при взгляде на бедную, потерявшую разум женщину. Но и безумные дни ее были недолги. На третий день, в сумерки, она тихо скончалась. Перед смертью она пришла в себя и долго говорила с нами, упрекая себя в том, что по ее вине приключилось с нами столько горя и что она виновата в гибели целого народа.
– Я умираю с уверенностью, что мы встретимся в другом мире, где я найду и своего ребенка; умираю, зная, что вы оба сохраните память обо мне, а вас, Игнасио, прошу, чтобы вы по-прежнему сохранили к моему мужу, вашему другу, ту приязнь, которую неизменно питали к нему и которая теперь одна способна утешить его, потому что он действительно сильно любил меня…
Она благословила сеньора и тихо испустила дух, лаская его лицо своими умирающими руками. Не будучи в силах выдержать дальше этой раздирающей сцены, я отошел от них подальше… Смерть наступила безболезненно и спокойно, как сон. Мы опять остались одни.
Наше положение было ужасно. На материке, на берегу озера, еще жило несколько индейских семей. Они на лодках приближались к нам, но страх, по-видимому, удерживал их от того, чтобы причалить к той небольшой скале – верхушке пирамиды, – которая еще высилась из воды и являлась единственным уцелевшим памятником исчезнувшего города. Можно было ожидать, что вода размоет скрепления, и наше убежище расползется, увлекая и нас в пучину вод. Священный огонь продолжал гореть, жрецы его поддерживали – я думаю, больше по привычке. Когда сгорели припасенные дрова, я принес и разломал на части мебель из ближайших незатопленных помещений. Не имея возможности похоронить тело Майи в земле, мы решили предать его огню и благоговейно положили его на костер жертвенника. Когда от бренного праха осталась лишь небольшая кучка пепла, погас и сам огонь, который горел непрерывно многие сотни лет. Ветер разнес пепел, и от некогда гордой красавицы, приковывавшей к себе все взоры, осталось одно воспоминание. Мы сами обрекли себя на неизбежную смерть, но, видно, суждено было иначе, так как, не помню уже на который день, к нам подошла лодка с берега, и несколько индейцев перенесли нас четверых, совершенно ослабевших, на дно лодки, и мы поплыли к твердому берегу. Потом мы узнали, что они отважились подойти к нам, увидев большой костер, на котором мы сжигали тело Майи, и приняли его за просьбу о помощи, предположив, что на пирамиде есть еще живые люди. На их вопросы мы ничего не могли ответить, а жрецы, бывшие с нами, ничего не знали о нашей истории.
На берегу мы нашли с сотню жителей, единственных представителей некогда многочисленного племени. Они встретили нас равнодушно, но накормили и не возражали, когда мы изъявили желание отправиться к себе по ту сторону гор. Нам дали луки, стрелы, ножи, съестных припасов и отпустили с миром. Путь через горный проход мы нашли без труда, так как Майя неоднократно рассказывала нам про тайные переходы.
Таков конец рассказу моему о Священном Городе, столице Сердца.
Я закончил свое повествование, но, быть может, вас заинтересует, сеньор Джонс, дальнейшая моя судьба до встречи с вами. Буду краток и скажу только, что с величайшими трудностями перешли мы линию снегов и долгую пустыню, что остались живы лишь благодаря случайной помощи странствующих индейцев, пока не достигли нашей исходной точки – асьенды дона Педро. Она была пуста, и никто не хотел в ней поселиться. Продав в Мексике часть драгоценных камней с данного мне Майей пояса, я купил эту асьенду и прилегающие земли. Оставив навсегда надежды на восстановление индейского царства, я поставил задачу по возможности облегчать участь своих единоплеменников. Другой моей заботой было поддержать жизнь моего друга. Он был внешне спокоен, но это неестественное спокойствие пугало меня больше всяких других душевных проявлений. Весной его схватила лихорадка, и так было три раза за три года. Я убеждал его поехать в другое место и там переждать опасное время. Но сеньор упорно отказывался. Он не хотел расставаться с тем местом, где впервые встретил свою жену, которая принесла ему столько горя и доставила столько счастья. На третью весну силы его ослабели и он почил на моих руках.
