Октавиан стремительно шагал между Агриппой и Юбой. Никто не произносил ни слова, даже прохожие на улицах. Оказавшись на вилле, Цезарь первым делом отвел нас в библиотеку. Стоило рабам поспешно зажечь свечи в канделябрах, как полководец захлопнул тяжелую металлическую дверь. Юба разлил вино по бокалам. И тут я впервые услышала, как Октавия плачет.
Наконец ее брат нарушил молчание:
— Теперь этот Красный Орел — убийца.
— Сомневаюсь, чтобы это был он, — подал голос Агриппа. — Я отчетливо слышал галльский акцент.
— Неужели мятежник не может быть рабом? — взвизгнула Ливия.
— Посмотрите на это воззвание, — вставил Юба. — Разве раб так напишет?
— Что вы хотите сказать? — Супруга Цезаря переводила взгляд с одного на другого. — Что сегодняшняя история никак не связана с бунтарем?
В комнате вновь повисло молчание. Потом Агриппа проговорил:
— Да. Это был просто раб, мечтавший присвоить часть его славы.
Сверкнув глазами, Октавиан предостерегающе произнес:
— Какая слава может быть у предателя?
— Никакой, разумеется. Но для рабов…
— Скажите, что будет, если меня убьют?
В смущении все отвели глаза.
— Юба, почему ты молчишь? — глухо продолжал Цезарь. — Ты ведь начитан в истории. Что будет с Римом?
— Тридцать племен снова начнут воевать, — предсказал нумидиец. — Марцелла не примут наследником, он еще слишком юн. А Сенат отвергнет Агриппу, ведь он потомок вольноотпущенников.
— Разразится хаос, — пообещал Октавиан. — Вместо того чтобы двигаться вперед, Рим откатится в прошлое. Может, предатель и вправду не связан с покушением, но он подстрекает к бунту. А рабы и вольноотпущенники его прикрывают! Невозможно повесить сотню воззваний и не попасться никому на глаза! — Цезарь сорвался на крик. — Посмотрим, что предпочтут наши бедные вольноотпущенники — свободу или хлеб.
Его сестра испуганно ахнула.
— Десять дней — никаких бесплатных раздач, — приказал он. — Объявим, что мне теперь нужны деньги на личную охрану.
— Но мы убьем сотни людей! — воскликнула Октавия. Цезарь опустился в кресло.
— Никто еще не умирал от небольшой голодовки. Некоторые неделями обходятся без еды.
— Только не старики! Не больные дети!
— Об этом они могли бы подумать раньше, когда помогали предателю! — рявкнула Ливия. И с жаром продолжила: — Разумеется, люди тут же отвернутся от мятежника. И вольноотпущенникам не мешает напомнить, почему им всегда будет нужен Цезарь.
Агриппа сильно переменился в лице.
Однако Октавиан уже укрепился в своем решении.
— Как только лучник найдется — распять негодяя, — сказал он и встал, давая понять, что беседа окончена.
Полководец отпер дверь и придерживал ее, пока мы выходили. Вдруг Цезарь окликнул меня по имени.
Я повернулась, в груди учащенно стучало сердце.
Впрочем, Октавиан и не улыбался, и не сердился.
— Ты меня удивила, — только и вымолвил он.
Виллу Октавии оцепили солдаты. На Палатине уже не осталось дома, который не охранялся бы на случай нового покушения. Александр и Марцелл оживленным шепотом говорили о последних событиях, когда у самого входа сестра Цезаря вдруг замерла.
— Где Галлия?
— Я видела их с учителем Веррием у подножия холма, — отвечала Антония.
— И что они делали?
— Разговаривали. Наверное, она не ждала нас так рано.
Я заметила, как углубились морщинки между бровями Октавии. Может, Галлия и не владела латынью в совершенстве, но учитель уж точно владел. Что, если эти двое писали воззвания вместе? Веррий прекрасно знал, каково это — быть рабом. Он и сам принадлежал к вольноотпущенникам, хотя ни разу не заводил с нами разговора о своем детстве.
Марцелл посмотрел на меня, потом на мать.
— В чем дело?
— Ни в чем, — отмахнулась она. — Идите к себе в комнаты.
А сама незаметно остановила меня рукой. Когда все ушли, Октавия произнесла:
— Сегодня вечером ты спасла моего брата.
— Я ничего не сделала. Это все Юба.
При свете факелов, озаряющих атрий, наши взгляды встретились.
— Но ты увидела первой. И догадалась. Как?
— Он прицелился. Его мускулы напряглись, точно перед выстрелом.
Октавия медленно кивнула, и ее глаза наполнились слезами.
— Почему?
Можно было не продолжать вопроса. Почему я вскрикнула, если убийство Цезаря могло бы дать мне свободу? Что изменилось со дня триумфа? Я сжала губы и хорошенько подумала, прежде чем отвечать. А потом осторожно сказала:
