— Октавиан — его приемный сын и наследник.
— А Цезарион — дитя по крови! Стало быть, они братья.
Надо же, мне это никогда не приходило в голову. Я подошла поближе, чтобы взглянуть на солдата через решетку, и вдруг почувствовала на талии чью-то сильную руку. В шею уткнулось холодное лезвие.
— Мама! — крикнула я.
Александр хотел броситься на защиту, но тут со второго этажа на нас обрушились римские воины, проникшие через открытое окно. Двое схватили Ираду и Хармион, а третий крепко держал Птолемея за руку.
Царица вытащила кинжал из ножен у пояса, однако было поздно. Широкоплечий римлянин выкрутил ей запястье, в то время как его товарищ отпер тяжелую дверь.
— Пустите меня!
В голосе матери прозвучало столь грозное предупреждение, что, хотя вражеские солдаты и не обязаны были подчиняться, мужчина поспешил убрать руку, как только отнял оружие.
А ведь мог бы легко сломать ей предплечье, если бы захотел. Могучим телосложением он походил на отца, и я задалась вопросом: может быть, это и есть Октавиан?
— Доставить их во дворец, — резко бросил римлянин. — Цезарь желает поговорить с ней, прежде чем обратиться к жителям Александрии.
Мама вскинула голову.
— А вы кто?
— Агриппа. Бывший римский консул и главнокомандующий морскими силами Цезаря.
Мы с Александром переглянулись стоя в разных углах чертога. Агриппа — тот самый, кто победил отца при Акции. Тайная причина каждой военной победы Октавиана. Человек, которого папа боялся сильнее всех. По рассказам отца, ему шел тридцать первый — тридцать второй год, но круглое и гладкое лицо выглядело гораздо моложе.
— Агриппа, — с нежностью произнесла царица, словно лаская шелк. Она говорила на латыни и почему-то с акцентом, хотя умела бегло изъясняться на восьми разных языках. — Видишь эти сокровища? — Мать показала на пол, устланный шкурами леопардов и почти до отказа заставленный тяжелыми коваными сундуками из золота и серебра. — Все это может сделаться твоим. Зачем отдавать добычу Октавиану, когда ты единственный победитель Антония?
Агриппа прищурился.
— Предлагаешь мне обмануть Цезаря? С тобой?
— Я только говорю, что народ принял бы тебя как нового фараона. Конец войне. Конец кровопролитию. Мы стали бы править, как Исида и Геркулес.
Мужчина, державший меня, усмехнулся, и мамин взгляд метнулся к нему.
— Предлагать Агриппе предательство, — промолвил воин, — то же самое, что уговаривать море не видеться с берегами.
Тот, о ком зашла речь, крепко сжал рукоять меча.
— Она в отчаянии; сама не ведает, что несет. Стереги сокровища, Юба, и…
— Юба, — произнесла царица со всем отвращением, на какое только была способна. — Я тебя знаю.
Она шагнула вперед, и воин разжал руки. Все равно я уже не могла убежать, ведь мавзолей оцепили солдаты Октавиана. Прижавшись друг к другу, мы с Александром смотрели, как мама надвигается на мужчину с длинными — длиннее, чем у любого из римлян, — черными волосами.
— Твоя мать была гречанкой, отец проиграл сражение Юлию Цезарю, и вот, посмотри на себя, — проговорила царица, презрительно глядя на кожаную кирасу и обоюдоострый клинок. — Настоящий римлянин. Как бы они тобой гордились!
Юба стиснул челюсти.
— На твоем месте я бы поберег красноречие для встречи с Октавианом.
— Что же он сам не явился? Где этот могущественный победитель цариц?
— Должно быть, осматривает свой новый дворец, — ответил Юба.
Его слова застали маму врасплох. Внезапно лишившись уверенности, она обратилась к Агриппе:
— Не вздумай вести меня к нему.
— Другого выбора нет.
— А как же мой муж?
Царица подняла взгляд туда, где лежало залитое солнечными лучами отцовское тело.
Главнокомандующий поморщился: Рим до сих пор не желал признавать законность их брака.
— Его похоронят с почестями, как подобает консулу.
— Здесь? В моем мавзолее?
Агриппа кивнул.
— Да, если пожелаете.
— А дети?
— Отправятся с вами.
— Да, но… что насчет Цезариона?
Я заметила быстрые взгляды, которыми он обменялся с Юбой, и в груди что-то болезненно сжалось.
— Об этом вам лучше спросить у Цезаря.
