Он отступил в сторону. Антония вошла и огляделась вокруг.
— Не очень-то похоже на Египет, верно?
— Все лучше, чем темница, — ответил мой брат.
Девочка слегка улыбнулась и пристально посмотрела на меня.
— Говорят, сегодня ты видела Молочную колонну.
Я нахмурилась, а она продолжала:
— Галлия рассказала. Мы с мамой каждый вечер ходим туда помогать. Она платит молодым матерям, чтобы те кормили младенцев.
— А, так вот почему они это делают!
Вскочив с кушетки, я пересела в расшитое кресло и пригласила Антонию опуститься рядом.
Гостья устроилась поудобнее и кивнула.
— Да. Некоторые кормят из жалости, лишившись своих малышей, но большинство женщин подрабатывают ради собственных детей.
Ее взгляд неуловимо изменился. Антония словно пыталась прочесть по лицу мои мысли.
— Ваш отец был щедрым? — тихо спросила она.
Я посмотрела на Александра.
— Ради друзей он мог бы опустошить казну, — ответил брат уклончиво, присаживаясь напротив.
Не дождавшись от меня дополнений, девочка продолжала наступать:
— А бедным не помогал?
— Разве что воевавшим за него. Правда, он строил виллы. Живописные виллы вдоль побережья, — прибавила я. Собеседница этим не впечатлилась, и мне пришлось продолжить: — Отец был человеком сильных страстей. Азартный игрок, любитель скачек, преданный друг.
— Значит, вы двое похожи на него больше меня, — ответила девочка со смирением.
Чтобы сменить тему разговора, я спросила:
— Почему ты не ходишь с нами в школу?
Антония подняла светлые глаза.
— Потому что учусь у мамы, во время благотворительных занятий, — ответила она.
— И многому ты так научишься?
— Большему, чем во время походов с Юлией за покупками, — мягко сказала девочка.
Александр засмеялся, а мне стало не по себе от ее упрека.
— Да нет, ничего удивительного. — Антония помахала ладонью. — Все тянутся к ней. Это же дочка Цезаря. Но моя мама знает ничуть не меньше, нежели сам учитель Веррий. Мы вместе читаем поэмы, а в перерывах раздаем хлеб голодным.
Брат наморщил лоб.
— И тебе это по душе?
— Конечно.
— Тогда почему Марцелл ходит в школу?
— Он же станет наследником Цезаря. Если только сам себе все не испортит.
Александр подался вперед.
— Ты думаешь… Красный Орел?
Антония беспокойно обернулась через плечо.
— Мы никому не расскажем, — с готовностью пообещала я.
Помявшись, она промолвила:
— Да.
— По-твоему, он может оказаться мятежником? — вырвалось у меня.
Девочка решительно тряхнула кудряшками, придававшими ей совершенно детский вид, и они рассыпались по плечам.
— Нет. Это слишком горячая голова. Сегодня что-то взбредет на ум, а завтра уже забудется. Марцеллу не хватит усидчивости, чтобы воплотить столько замыслов.
— А чтобы Орлу помогать? — подзадорил ее мой брат.
— Мама говорит, он мечтатель, — вздохнула Антония, глядя на свои маленькие крашеные ногти. — Все может быть. А ведь достаточно первого подозрения, и дядя сошлет его на Пандатарию. В лучшем случае.
— Это что, наказание? — уточнил Александр.
Девочка недоверчиво округлила глаза: неужели мы никогда не слышали?
— Ну да. Там умирают от голода, в грязи, сотни мужчин и женщин. Некоторые кормятся тем, что ныряют за губками. Все лучше, чем по приказу вскрыть себе вены, — прошептала она. — Мама сказала, такая судьба ожидает любого, кто перестал быть полезным Риму. Женщины, мужчины, сенаторы, почтенные матроны… Вспомните хотя бы своих родителей.
— Мать умерла от укуса кобры, — жестко проговорила я.
— Такое же самоубийство. Отца Ливии, отца моей мамы тоже вынудили покончить с собой. В Риме жизнь и смерть так мало стоят, — продолжала она безучастным тоном. — Чтобы удержаться на плаву, нужно приносить пользу.
— И в чем твоя польза?
— Ради блага Рима я выйду за того, кого укажет Цезарь, и буду этим довольна.
— Даже без любви? — вырвалось у меня.
— Конечно. — Антония посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. Мы помолчали, потом она прибавила: — Надеюсь, вы никому не расскажете о моих словах.
— Никому, — твердо ответил мой брат. А когда девочка поднялась, чтобы уходить, негромко спросил: — Это было предупреждение?
Даже при тусклом свете масляной лампы я заметила краску, проступившую на щеках гостьи.
