— Им наплевать, — ответила я. — Зато Сенат получит ясное послание.
— Какое? — осведомился приемыш Цезаря. — Что плебеев нельзя допускать в суды? Что отныне слушания придется проводить втайне?
— Она была жива, — печально проговорила Юлия. — Еще вчера она была жива.
Агриппа сделался мрачнее тучи — наверное, думал о своей дочке Випсании.
— Я должен был тоже пойти.
— Ничего бы не изменилось, — заверил его Витрувий. — Присяжных купили.
Октавия хранила молчание, глядя на огоньки, что вспыхивали на Форуме. Один за другим они гасли, но ветер еще доносил до нас крики ярости.
— Думаете, отца привлекут к суду за убийство? — спросила я, ни к кому не обращаясь.
— Она была собственностью Аквилы, — ответил Юба. — Если тот потребует возместить убыток, то привлекут.
— Хоть бы этого негодяя кто-то прирезал! — прошипела вдруг Юлия. — Точно так же, как Туллию зарезал ее отец.
К сестре Цезаря неуверенным шагом приблизилась юная девочка по имени Фаустина.
— Хозяйка, повар сказал, что ужин готов.
— Рано! — рявкнула госпожа, и бедняжка съежилась.
Я впервые слышала, чтобы Октавия повысила голос на кого-нибудь из рабов.
— Мы можем остаться здесь и смотреть на пожар, — произнес Витрувий, — а можем пойти на виллу. Девушку все равно не вернуть.
Невеселый это был ужин. Вместо праздника в честь возвращения воинов получилось безрадостное поедание пищи. В триклинии к нам присоединились Галлия и учитель Веррий. За ужином все намеренно избегали разговоров о том, что произошло на Палатине. Рабыня сыграла на арфе, нам подали несколько блюд и вина, после чего Марцелл принялся расписывать свои подвиги, а Тиберий даже попотчевал нас поэмой, написанной после кровавой битвы. Александр наклонился к Луцию и прошептал:
— У тебя получилось бы куда лучше.
Заметив, как они секретничают, племянник Августа вопросительно посмотрел на меня. Я беспомощно улыбнулась. Интересно, ему-то как долго известна вся правда?
— Что нового в Риме? — обратился ко мне Марцелл.
С новостями было негусто. Разве что Парфенон почти завершили, да месяц назад началось строительство театра.
— Сходим посмотреть завтра? — обрадовался Марцелл.
— Хочешь сказать, после школы? — напомнила мать.
Не будь рядом Веррия, думаю, наш доблестный воин закатил бы глаза. Вместо этого он любезно улыбнулся.
— Ну конечно… скажи, Витрувий, как мой театр будет выглядеть?
— Не спрашивай у меня, — усмехнулся тот. — Спроси у Селены. Она твой архитектор.
— Серьезно?
— Разве не ты велел доверить ей главный эскиз?
Марцелл широко ухмыльнулся.
— Ну так что?
— Будет похоже на Большой цирк, — начала я.
Он довольно хлопнул себя по колену, и у меня от счастья едва не лопнуло сердце.
— Арки в три яруса и колонны в коринфском стиле, — продолжила я.
— Хватит места для скачек?
— Сын! — укоризненно воскликнула Октавия.
Все только рассмеялись.
В конце вечера Юба застал меня врасплох, когда я исподтишка следила, как Марцелл прощается с Юлией до утра, как обещает ей долго-долго не уезжать больше ни в какие походы.
— Их брак был предрешен много лет назад, — произнес нумидиец. — Что теперь толку глазеть?
— Я не глазею! — вырвалось у меня.
— А как это называется?
— Наблюдаю…
Я хотела сказать что-нибудь еще, но Юба уже удалился.
Брошенное им замечание терзало меня всю ночь. Даже наутро, во время занятий, когда полагалось внимательно слушать Витрувия, я продолжала думать об этих горьких словах. Впрочем, когда Фаустина ворвалась в атрий, прервав салютарий Октавии, Юба все-таки вылетел у меня из головы.
Витрувий поднялся из кресла. Я взглянула на него.
— Кажется, кто-то кричал?
— Не знаю.
Мы отправились посмотреть.
— На каждом храме, — захлебывалась рассказом Фаустина, — висит воззвание, длинное, что твоя стола. И еще, говорят, Аквилу прикончили!
— Во сне? — воскликнула я, вспомнив желание Юлии.
— Нет, — обернулась девочка. — На Авентине. Его бросили подыхать, как свинью, и никто не хочет идти свидетелем.
— Почему я не удивляюсь? — прошептала Октавия.
В атрий вбежали Луций и Александр.
— Что случилось? — спросил у Витрувия сын.
— Свершилось плебейское правосудие, — отвечал тот.
Между слушанием по делу Туллии и нашим июньским отъездом на Капри появилось еще семь воззваний. Агриппа выставил часовых у всех святилищ, но мятежник стал приколачивать свитки к окнам лавок, каждая из которых немедленно обретала невероятную известность среди плебеев. А когда лавочникам пригрозили заточением, воззвание появилось прямо на массивных кедровых дверях виллы Августа. Свиток сорвали еще до того, как мы успели его прочитать, но кое-кто из рабов его видел. История разнеслась по Риму со скоростью вспыхнувшего пожара.
