Юлия устало взглянула на меня и с рассчитанным цинизмом произнесла:
— Не собирается. Раз он так поступает — значит, намерен упрочить свою власть.
Я не понимала, как отказ от должности может сделать Октавиана еще могущественнее, чем теперь. Но стоило ему открыть рот, как сенаторы подняли шум. Они кричали, напоминая о гражданских войнах, раздиравших Рим до его прихода к власти, и предвещая новые бедствия в случае ухода. Мужчины потрясали в воздухе кулаками, бранясь, точно моряки из Остии. Октавиан поднял руки, и все умолкло.
— Настало время, — возвестил он, — оставить бразды правления и вернуть гражданам Рима Республику.
— Он говорит не то, что думает! — воскликнул Марцелл.
Октавия беспокойно накручивала на пальцы завязки пояса. Ливия улыбалась, и у меня в голове мелькнуло: «Это правда. Он говорит не то, что думает».
— Полагаю, все помнят моего отчима, Гая Юлия Цезаря, стоявшего здесь перед вами всего лишь семнадцать лет назад в пурпурных имперских одеждах, увенчанного лавровым венком. Видите, я пришел сюда без этих цезарских украшений. Я всего лишь скромный слуга, зато хорошо помню историю.
— Тогда не забудь гражданские войны! — выкрикнул кто-то.
— О да, — согласился Октавиан. И резко прибавил: — Но я также помню, как зарезали моего отца за попытку построить империю.
Поднялся ужасный гвалт. Юноша у дверей передал услышанные слова собравшимся во дворе, и снаружи началось такое же столпотворение, что и внутри.
Октавиан воздел руки, и снова сенаторы замолчали.
— Я сделал для Рима все, что мог, — продолжал он, — а теперь совершенно складываю с себя полномочия. Почтенные сенаторы, я возвращаю вам военную власть, законы, провинции. Свободно распоряжайтесь не только теми землями, которые были доверены мне, но и теми, что я завоевал для вас.
Сенека в отчаянии вскочил с места.
— Это неприемлемо! — воскликнул он. — Ты сражался с Антонием, ты сокрушил Египетское царство, ты перестроил наш город, нанял военных, чтобы охраняли порядок на наших небезопасных холмах. Ты принял царство и превратил в империю. Мы не позволим тебе отказаться!
Витрувий шепнул Октавии:
— Он что, подкуплен?
Та покачала головой.
— Понятия не имею.
— Сенеке не нужно платить! — рявкнула Ливия. — Сенаторы не желают новых гражданских войн. Без моего мужа кланы вновь начнут воевать и растерзают друг друга, словно дикие волки.
— Давайте голосовать! — крикнул кто-то.
Поднялся гул одобрения.
Цезарь смиренно развел руками.
— Ладно, решайте сами, уходить мне или нет.
Тогда Сенека обратился к присутствующим:
— Сегодня в наших руках — судьба Рима. Здесь нет никого, кто не знал бы, как много сделал Октавиан для этого города, для империи, для всех нас! Хотите вернуться к Республике? К гражданским войнам? — предостерег он. — Перед нами не просто второй Юлий Цезарь, тут совершенно иное. Мы можем поделить власть, впервые в истории можем создать совместное правление. Давайте же обозначим это различие, эти победы, эти жертвы во имя лучшего Рима, новым именем. Мое предложение — Гай Октавиан… Август.
Сенаторы одобрительно загудели. Все или почти все вскочили на ноги. Стоя на возвышении, Октавиан смиренно склонил голову.
Ливия закатила глаза и прошептала:
— Все-таки он это сделал. Стал императором.
Сенаторы опустились на скамейки, один Сенека остался стоять.
— А что касается сложения полномочий, — продолжил он, невзирая на вновь поднявшийся гул протеста, — проголосуем, имеет ли право Август отказываться от них.
Сцена была разыграна словно по нотам. Теперь, когда она завершилась, нам оставалось лишь наблюдать, как Октавиан с неохотой принимает десятилетнюю власть над римскими провинциями Сирии, Иберии, Галлии. Египет по-прежнему принадлежал ему, как и власть над двадцатью с лишним легионами. Сенату достался остаток провинций и право назначать их преторов. На улицах началось бурное ликование, будто во время триумфа. Можно было подумать, Август явился из битвы с очередной победой.
В тот же день мы на вилле Октавии готовились к праздничному пиру. Галлия собрала мои локоны в легкий пучок, украсив его жемчужными булавками. Я представила, как чудесно они смотрелись бы с маминым ожерельем, но запретила себе размышлять об этом. Свобода и счастье подруги — дороже любых ожерелий, да и камешки маму не возвратят. Стерев с моих век чуть заметный след малахита, Галлия разрешила надеть жемчужные серьги — подарок от Юлии на последние сатурналии. При виде меня Александр одобрительно присвистнул.
