Мы покосились на тот конец атрия, где Октавия с Клавдией любовались доставленными шелками. Вид у обеих был самый что ни на есть безмятежный.
— Нет, окажись Марцелл под подозрением, мы бы узнали.
Впрочем, на празднике либералий я усомнилась в собственных словах. Октавиан — прирожденный актер. Долго ли ему скрыть черные мысли от родной сестры? На церемонию Цезарь явился вовремя и даже вроде бы в превосходном настроении. Сам проводил всех в ларарий, где его племянник снял золотую буллу и вместе с вином предложил ее ларам, прося у них покровительства при переходе во взрослую жизнь. Однако при этом Октавиан обнимал за плечи Тиберия, да и Ливия улыбалась не столь холодно, как обычно.
— Не пройти ли нам в Капитолий? — торжественно провозгласил Цезарь.
В тот день Юлия облачилась в шелковую тунику ярчайшего красного цвета, а волосы убрала в золотистую сеточку, расшитую мелким жемчугом. Марцелл не сводил с нее глаз, и все-таки девушка поминутно бледнела от беспокойства.
— Что такое сегодня с отцом? — шептала она. — Откуда внезапное внимание к Тиберию?
Я не знала ответа и не хотела гадать.
— А может, он…
— Только не здесь, — приложила я палец к губам.
И, дрожа от мартовской стужи, приподняла край зеленой туники, чтобы тот не запачкался грязью.
— Хочешь мою накидку? — предложил вдруг Марцелл.
— Мне сейчас принесет Александр…
— Надень обязательно. У тебя уже руки в мурашках.
Я покраснела при мысли, что он обратил внимание на такую интимную подробность. Тут появился брат и протянул мне сшитую на заказ накидку: торговцы из Остии продали столько шелков, что хватило бы на целую армию. Увидев меня в обновке, племянник Цезаря улыбнулся:
— Красиво.
— У Юлии тоже накидка не старая, — вставил брат, и я сердито сверкнула глазами в его сторону.
— Царевны Палатина, — льстиво промолвил Марцелл. — Найдется ли более подходящий праздник для двух царевен, чем либералии?
Конечно же, он шутил. Достигнув подножия Палатина, мы увидели вереницу юношей, которые везли на тележке статую фаллоса.
— Что это? — воскликнула я.
— В первый раз видишь? — с ехидством сказал Тиберий.
— Это cалии, — пояснила Юлия будто ни в чем не бывало. — Либералии — празднество плодородия.
— Вроде египетских вакханалий, — подхватил Александр.
— А что они поют?
— Никто не знает, — восторженно улыбнулся Марцелл. — Песня такая старая, что ее смысл давно позабыли.
Юные cалии были в нелепых бронзовых нагрудниках и прикрывались щитами, которые даже Юба — знаток старинных вещей — счел бы невероятно древними. Вот уже много столетий никто не видел на поле брани подобных доспехов; удивительно, что молодые люди вообще могли в них передвигаться. Стоявшие вдоль дороги женщины бросали в воздух пригоршни розовых лепестков, ликуя и хлопая в ладоши, словно мимо них проезжал не каменный фаллос, а воплощенное божество плодородия. В прошлом году Цезарь не отпустил нас праздновать либералии под тем предлогом, что в школе учатся несколько лет, зато Либер с его божественными дарами может принимать наше поклонение всю оставшуюся жизнь. Только теперь мне стал ясен его намек. У Капитолия, на Тарпейской скале, был воздвигнут еще один великанский фаллос, украшенный гирляндами цветов. Юлия захихикала, а племянник Цезаря поддразнил Александра вопросом, что должен чувствовать человек с таким инструментом и мошонкой соответствующего размера.
— Трудно придется бедняге, — ответил мой брат.
— Ну, не настолько трудно, как мне сейчас, — ответил Марцелл со вздохом. — Добро пожаловать в Табуларий.
Нас ожидало внушительное здание, отделанное по фасаду пеперином[40] и травертином, с мрачными бетонными сводами внутри. Это был зал записей, где Тиберию и Марцеллу предстояло с гордостью внести свои имена в список римских граждан. Здесь никто не улыбался. Либералии не имели силы в этих лабиринтах, куда не проникали солнечные лучи, где римские свитки хранились подобно сокровищам. Старый мужчина в тоге провел нас в чертог, на стенах которого были высечены имена наиболее влиятельных кланов. Потом подал юношам свитки, относящиеся к Юлиям и Клавдиям, и в сумерках Марцелл и Тиберий прочли перед нами списки мужчин, отметившихся до них. Были принесены тростниковое перо и чернила. Седовласый хранитель записей показал молодым людям, где они должны расписаться. К тому времени, когда мы наконец вернулись на улицу, даже Октавиан успел напустить на себя угрюмый вид.
