— Галлия.
Миг — и он заключил ее в объятия. Рабыня не вскрикнула, несмотря на ушибы и ссадины.
— Пожалуйста, отведите меня к учителю Веррию, — прошептала она.
Выходя вслед за ними из комнаты, я увидела Гая, согнувшегося пополам и прижимающего руки к животу. Изо рта и ран у него сочилась кровь. Над сколькими женщинами он уже успел надругаться? И как Юба объяснит убийство сенатора?
На улице нервно переминались охранники.
— Что… что случилось? — заикнулся один из них.
— Иди посмотри, — глухо промолвил нумидиец.
И проводил Галлию к дому, окруженному маленькой рощицей. Над атрием вился дым. Юба еще даже не постучал, когда дверь отворилась. Учитель с первого взгляда понял, что произошло.
— Галлия!
У нее задрожали губы. Учитель Веррий отвел нас в женскую комнату, пропитанную лавандовым запахом. Юба бережно усадил пострадавшую, Веррий обнял ее, а мы потихоньку вышли. До нас долетело начало горестного рассказа. Потом нумидиец прикрыл дверь, и они остались вдвоем.
— Зачем было слушаться Ливию! — воскликнула я.
— Разве рабыня имеет право на выбор?
— А если это случится снова?
— Все может быть.
Я не могла понять этой черствости. За дверью послышались плач и гневные восклицания учителя, ни разу не повышавшего голос в школе.
— Как ты объяснишь убийство сенатора?
— Скажу, что оборонялся. Кроме тебя, никто ничего не видел.
Меня поразило его равнодушие.
— Тебя вообще не волнует то, что случилось?
— Волнует, конечно. Иначе я бы не стал рисковать своей жизнью и убивать Гая. Но что я, по-твоему, должен делать? Освободить всех римских рабов, примкнуть к мятежнику? Что еще?
Я вспомнила о денариях, выигранных моим братом на скачках. Нет, это слишком малые деньги. Руки сами собой потянулись к ожерелью на шее. Одной только золотой застежки хватит, чтобы купить рабыне свободу. Розовые жемчужины обеспечат ее на много лет вперед. Я сняла материнский подарок и отдала Юбе.
— Что мне с ним делать?
— Ты ведь торгуешь статуями, драгоценностями. Продай это и выкупи Галлию.
Вольноотпущенница не обязана повиноваться приказам. Нумидиец изогнул бровь.
— И ты полагаешь, Октавия согласится?
— На это можно прокормить добрую половину Субуры.
— Сомневаюсь, что сестре Цезаря вообще нужны деньги.
— Значит, отказываешься?
Он взял ожерелье и поднес ближе к свету.
— Настоящее, — бросила я.
— От царевны Египта я ничего другого не ожидал. Это принадлежало царице?
— Да. — Я сморгнула слезы. — Если Октавия согласится, не говори никому, чьи были деньги.
— Какое великодушие.
— При чем здесь…
Галлия пострадала по моей вине. Во время триумфа я отказалась надеть позорное платье; рабыня вступилась за меня перед Ливией, ненавидящей всех и вся, и сделалась ей врагом.
— За мной оставался долг, — прошептала я.
К счастью, назавтра был первый день луперкалий, начало недельного отдыха от учебы; я нипочем не проснулась бы вовремя для встречи с Витрувием. Когда у меня наконец открылись глаза, брат уже вышел куда-то. В окна, обычно затемненные густыми купами деревьев, теперь лился зимний молочный свет. Прислушиваясь, я попыталась представить, который час и куда все подевались. Интересно, знают ли в доме о Галлии? И покарают ли Юбу за кровопролитие?
Одевшись со всей поспешностью, я откинула волосы, попросту заколола их диадемой и посмотрела в зеркало. На шее сверкнула золотая булла. Последний мамин подарок был отдан в обмен на свободу Галлии. Юба всегда действовал быстро. В эту самую минуту какая-то женщина, должно быть, уже примеряет материнское ожерелье, любуясь отражением в огромном бронзовом зеркале и даже не представляя себе, как много значили для меня эти розовые жемчужины. Я зажмурилась, чтобы удержаться от слез. Интересно, взяла ли Октавия деньги?
Отворяя дверь, я ожидала услышать звонкий смех Марцелла, но в коридоре стояла мертвая тишина. В библиотеке Витрувий беседовал с Октавией. Увидев меня, он поднялся и пробормотал:
— Вам нужно поговорить.
Тщетно искала я в его глазах малейший намек; лицо архитектора напоминало маску. Когда за спиной захлопнулась дверь, я подняла глаза на Октавию.
Она подала мне знак сесть, потом сложила руки на коленях и тяжко вздохнула.
