Они прошли взъярившееся снежное море — то, что еще недавно называлось полосой барханных песков. Выползли на небольшой такыр. Он и теперь был голым, снег не задерживался здесь, ветер не давал ему зацепиться, да и зацепиться было не за что. Глеб увидел триангуляционную вышку невдалеке и сориентировался. Колонна шла правильно. Геолог все же сидел в нем крепко, сидел навечно.
— Красиво работаете, Василий Васильевич, — сказал он Лысому. — Где наловчились так?
— На лесоповале, — с показным равнодушием ответил тот. — Трелевочный трактор водил, — и отвернулся, показывая, что не очень расположен к продолжению разговора на эту тему.
Глеб почувствовал это и не стал ни о чем спрашивать. Некоторое время они ехали молча, а потом Лысой, благодарный, что не пытают его из простого любопытства, сам заговорил и вернулся к вопросу Базанова, сказал, что он имел срок и был в колонии, но осужден он был исключительно по недоразумению и по своей всегдашней невезучести, которая ходит за ним следом и года не пропускает, чтобы не напомнить о себе и не ужалить.
По мелочам началось его невезение с тех дней, как он себя помнит. Сильно не повезло ему еще до войны, тогда в Москве только-только метро начали прокладывать. Он — совсем пацан еще — учеником бетонщика работал на будущей станции «Комсомольская». Ее открытым способом строили. Шел Вася Лысой на смену, спрыгнул на деревянный щит, а тот плохо закрепленным оказался. Перевернулся щит, и Вася вниз рухнул.
— Метров двадцать пять летел, — говорил Лысой. — Руки, ноги раскинул — лечу. Плечом зацепился, потом распоркой по бедру ударило, и пошел я молотиться в штопоре. Внизу бетон клали, ровняли его — еще и застыть не успел. Так вот, в него я и угодил. Сапогом резиновым, помню, одного парня по голове задел. Тот матюгом меня — и сообразить не может, откуда я взялся. Ну, поднялся, почистился кое-как. И сразу круги перед глазами пошли. Меня на руки, наверх и в больницу. Сотрясение, ушибы, переломы — отлежался я, а вот плечо неверно срослось, так косым и остался.
— А кто вы по профессии, Василий Васильевич?
— Строитель я по образованию и по профессии, Глеб Семенович. Человек у меня на участке погиб. За это я и сел — за так называемое отсутствие техники безопасности. Знаете, что это? Все и ничто — как повернуть. Для меня плохо повернулось. А иначе и быть не могло: невезучий я.
— Бросьте!
— А вы везучий?
— По-разному бывает, Василий Васильевич. Я не очень задумываюсь над этим. И вам не советую: себя жалеть начинаешь, а уж это никуда не годится, согласитесь.
— Везунчиков ненавижу, ненадежные они.
— Напускаете вы на себя сердитость. Семья есть?
— Замуж меня не больно берут. Ни рыла, ни биографии.
— А не поработать ли вам для начала бригадиром на строительстве? Покажете себя — станете прорабом. Вы же инженер!
— Нет уж, увольте. Я — механизатор. Этими вот двумя, — вытянул он вперед длинные руки с большими, как саперная лопатка, ладонями, — и работаю. В голове — ветер. Ни за кого я не отвечаю, сам за себя отвечаю, и баста! Грошей мне достаточно. Отработаю — и на боковую.
— Встречал. Теория малых дел — это удобная теория для некоторых. Вспомнить вот только нечего. А надо, чтобы было что вспомнить.
— Я-то хорошо помню, как меня судили!
— Вы и обиделись? На всю жизнь?
— А вы бы не обиделись?
— Не знаю. Я же не знаю, в чем дело.
— Я мост через Лиелупе — речонка такая возле Риги есть — строил. Сижу как-то вечером в конторе. Приходит бригадир, заявку на материалы приносит: подпишите, мол, товарищ начальник. «А где мастер? Где сменный инженер?» — спрашиваю. «Инженера в райком вызвали, а мастер на часок-другой отлучился». — «Как это с объекта отлучился? Куда? Кто разрешил?» — прижимаю я бригадира. Тот мнется, жмется, начальничка своего выдавать, конечно, не хочет. Только я уж и без его объяснений понимаю: отправился мастер в сельцо на предмет закусить. И пока он не закусит, а может, еще и с бабой не погуляет, если баба у него там имеется, — не вернется этот мастер на мост. И как там идет сейчас работа и идет ли вообще, когда и бригадир в контору пошел, никому не известно.
