— Ты слышишь? — обратился Пилат к Иисусу. — Я своими глазами видел гнусные надписи. Стало быть, это ты тому виной? Ты называешь себя царем иудеев?
— Это ты говоришь, — отвечал Иисус.
— Он и с тобой так же оскорбительно разговаривал? — вопросил Пилат Каиафу.
— Постоянно, господин.
Пилат велел солдатам поставить Иисуса на ноги.
— Я спрошу еще раз, — сказал Пилат, — и на сей раз рассчитываю на толику учтивости. Ты — царь иудейский?
Иисус ничего не ответил.
Пилат сбил его с ног и сказал:
— Слышишь, сколько свидетельствуют против тебя? Ты думаешь, мы такое потерпим? Думаешь, мы так глупы, чтобы позволять возмутителям спокойствия расхаживать на воле, сеять смуту и подстрекать людей к мятежу или чему похуже? Наша обязанность — поддерживать здесь мир и порядок. И я не допущу никаких политических волнений — откуда бы они ни исходили. Я их в зародыше уничтожу, так и заруби себе на носу. Понял? Что скажешь на это, царь Иисус?
И снова Иисус не ответил ни словом, так что Пилат велел страже избить пленника. К тому времени даже во дворце слышны были крики толпы, собравшейся снаружи, и священники, равно как и римляне, опасались бунта.
— О чем они кричат? — осведомился Пилат. — Они требуют отпустить этого человека?
А на праздник Пасхи правитель имел обычай отпускать на свободу одного узника по выбору народа; и вот несколько священников, дабы возбудить народ и непременно погубить Иисуса, загодя прошлись среди людей, уговаривая их просить за жизнь Варравы.
— Не его, господин. Люди хотят, чтобы ты освободил Варраву, — отвечал один из чиновников Пилата.
— Этого убийцу? Но почему?
— Он популярен, господин. Ты весьма угодишь людям, отпустив его.
Пилат вышел на балкон и обратился к толпе:
— Вам отпустить Варраву?
— Да! Варраву! — закричали все как один.
— Очень хорошо, пусть уходит. А теперь очистите двор. Расходитесь по своим делам.
И Пилат вернулся в зал.
— Это значит, у нас есть лишний крест. Иисус, ты слышишь? — проговорил он.
— Господин, — вмешался Каиафа. — Нельзя ли рассмотреть, скажем, такой приговор, как изгнание…
— Уведите его и распните, — приказал Пилат. — И сделайте надпись на кресте с тем самым титулом, на который он притязает, — «царь иудейский». Впредь будете знать, как помышлять о мятеже да смуте!
— Господин, а нельзя ли начертать: «Он называет себя царем иудейским»? Ну, так, на всякий случай…
— Я сказал, что сказал. Не искушай судьбу, Каиафа.
— Нет, господин, конечно, не буду. Благодарю тебя, господин.
— Ну так уведите его. Сперва бейте его плетьми, а потом казните.
Христос, стоя в толпе, хотел было прокричать «Нет!», когда Пилат спрашивал, освободить ли Варраву, но не посмел; и это проявление малодушия в очередной раз ударило его по сердцу. А времени оставалось не так уж и много. Христос обшаривал глазами толпу, высматривая ангела, но нигде его не увидел, и наконец заметив у ворот дворца какое-то движение, последовал за толпой — и видел, как римские солдаты повели Иисуса к месту казни.
Никого из учеников Христос в толпе не заметил, однако узнал нескольких женщин. Одна была жена Зеведеева, мать Иакова и Иоанна, другая — женщина из Магдалы, которую Иисус выделял среди прочих, и третья, к вящему его изумлению, была его родная мать. Христос отпрянул: в тот момент ему меньше всего хотелось, чтобы мать его увидела. Держась чуть поодаль, он наблюдал, как женщины шли вместе с толпой через весь город к месту под названием Голгофа, где обычно распинали преступников.
Там на крестах уже висели двое — приговоренные к смерти за воровство. Римские солдаты свое дело знали: скоро Иисус повис рядом с ними. Христос оставался там, пока толпа не начала редеть, — что, впрочем, произошло очень скоро; как только жертву приколотили гвоздями к кресту, смотреть было больше вроде как и не на что, до тех пор, пока солдаты не перебьют ему голени, чтобы ускорить смерть — а это обычно случалось спустя несколько часов.
Ученики сгинули, словно их и не было. Христос хотел найти своего осведомителя, дабы узнать, что они собираются предпринять дальше, но обнаружил, что человек этот покинул дом, где временно жил, и хозяин понятия не имел, куда тот делся. Разумеется, и незнакомец, то есть ангел, исчез бесследно, а спросить о нем Христос не мог — он до сих пор не знал, каким именем его называть.
