Осторожному взгляду, брошенному через плечо мастера, открылось зрелище, сразу захватившее дух: на холстинке бушевала гроза, дыбилось и ворочалось черно-лиловым лохматым зверем забешеневшее море, вспенивая мощные загривки волн. Но при всей избитости сюжета я едва устояла на ногах от потрясения – с полотна яростно хлестала ужасающая, первозданная, неприрученная мощь невероятного живого существа. Я задохнулась от его неодолимой силы, властно хлынувшей и изъявшей меня из моего маленького мирка в эту невообразимую Вселенную.
Мучительно вернувшись в крошечное, по сравнению с этим гигантским всеохватным, человеческое тело, я не смогла сдержать восхищения, простонав:
– О-о-о! Этто что-тто!!!
– Правда?! – по-детски восторженно спросил мастер, весь светившийся от возбуждения, так, что с него слетали искры. – Это портрет с завтрашней натуры. Таким море будет завтра, вот увидите. Но тогда попробуй-ка постоять здесь с этюдником! А сегодня – самое то!
– Да, на такое надо смотреть на расстоянии, – согласилась я.
Он оглянулся с радостной улыбкой. И вдруг перепугался, грудью закрывая детище, словно я немедленно испепелю его на месте:
– Радона?! Что вы здесь делаете?
Пришлось промолчать. Не говорить же, что мне нужен какой-нибудь завалящий пробужденный! Тогда придется долго объяснять, зачем он мне нужен, а времени и без того мало осталось. Округлившимися от изумления глазами Пьетто оглядел меня и покачал головой, поняв, что девушка в беде: чумазая, исцарапанная, в красивом платье, резко контрастировавшем с ободранными обожженными руками и общипанной косой. Драная кошка с бантом на шее и без гроша в кармане. Его испуг тотчас уступил место заботливому участию:
– Что с вами стряслось? Подождите, я сейчас!
Пьетто быстренько свернул этюдник, расплескивая в спешке краски из баночек, взвалил на короб плечо, и, ухватив меня за руку, куда-то потащил, объясняя по дороге, что он тут недалеко живет, и его супруга быстрее разберется, чем и как мне помочь. О супруге он говорил с такой теплотой, что даже голос дрожал от счастья. Это что должно было случиться, чтобы закоренелый холостяк, да еще и мертвописец, вдруг ожил? Я понадеялась, что Мертвый Глаз никогда не писал портрета избранницы.
Крохотное жилище художника ошеломляло. Я попятилась, едва переступив порог: стены сплошь кипели, бурлили, ярились, тосковали, смеялись, нежились, кишели невероятной жизнью невиданных существ. Они были пойманы в холсты и рамы, но постоянно вываливались, выплескивались и вырывались, поглощая смотрящего. Назвать их пейзажами и натюрмортами было невозможно.
Одно из существ вышло из большой рамы, плеснув занавеской, и, нежно улыбаясь, предложило мне чашку травяного отвара с печеньем. Только почувствовав рассыпчатые крошки во рту, я осознала, что эта ожившая солнечная полянка – человек во плоти.
– Моя жена Льенна, – гордо представил ее Пьетто.
– Вы меня совсем зачаровали, – пробормотала я растерянно, тая от удивительного наслаждения просто смотреть.
Она озарила комнату брызнувшим, как солнечные зайчики, смехом. Даже слово «прекрасная» было холодным и бледным рядом с ней, и не смело прильнуть, чтобы согреться. Стояло поодаль и млело от счастья. Не любить ее было невозможно.
– Я не жил, Радона. Только сейчас начал, – неожиданно признался Пьетто. – Этого не объяснить. Как слепому не рассказать, что такое цвет. Как глухому не показать, что такое звук.
Он, смущенно улыбаясь, развел руками, не в силах передать мне понимание зрячего.
Единственное, чем я могла отблагодарить за дивное ощущение рая, в которое они меня окунули, – изгнать их.
И я разрушила рай советом бежать сейчас же, немедленно, потому что к ночи здесь будет сущий ад. Так или иначе будет. Других вариантов будущего просто не было. Они дружно кивнули, и мне стало понятно, что они не успеют. Пока Пьетто будет спасать эти бесчисленные картины, его накроет либо Бужда, либо шторм.
– Спасайтесь! Оставьте все и бегите! Пьетто, вы же сами видели, что здесь будет!
– Здесь вся моя жизнь, – прошелестел художник, оглядывая многочисленные холсты.
– Не вся, Пьетто! Был у тебя огонь, будет вода, но будут еще и медные трубы!
