Бывали моменты – особенно по вечерам, в постели, после очередной порции секса, – когда Далласу начинало казаться, что у жены вообще отсутствует головной мозг, как у надувной резиновой куклы. Сексом она занималась умело, стонала, когда надо, но однажды Даллас увидел в зеркале ее лицо в момент наивысшего накала страсти и после этого не мог даже думать о сексе в течение целой недели. Она хрипло стонала, выгибаясь всем телом, а на лице у нее было знакомое отрешенное выражение, и челюсть мерно двигалась, перетирая жевательную резинку...
Впрочем, на людях она держалась превосходно, особенно когда молчала, и среди бомонда они считались очень яркой парой – грузный, вальяжный Даллас и его изящная красавица жена. Он давал ей деньги и комфорт, она служила ему украшением и визитной карточкой, а также недурным заменителем надувной куклы, и большего они друг от друга не требовали, поскольку знали: тот, кто требует слишком много, может лишиться всего. Положение в их семье напоминало вооруженный нейтралитет, который оба старались не нарушать.
Тем не менее в данный момент между ними имела место крупная размолвка: впервые в жизни Даллас проявил себя как домашний тиран, единолично приняв волевое решение и не слушая возражений. При необходимости он готов был действовать силой; очевидно, эта готовность была написана у него на лице достаточно крупными буквами, чтобы их сумела прочесть даже его супруга.
Дело же было в том, что жена Далласа, популярная телеведущая Лена Зверева, ждала ребенка. Узнала она об этом буквально накануне и немедленно объявила о своем намерении, пока не поздно, сделать аборт. Даллас, который по счастливой случайности оказался в этот момент рядом с ней, не менее решительно объявил, что никакого аборта он ей делать не позволит. Не стесняясь присутствия врача и другой посторонней публики, Лена назвала мужа жирным ублюдком и самодуром, после чего заявила, что не намерена жертвовать своей карьерой ради его прихоти. Даллас, который в последнее время не мог похвастаться хорошим расположением духа, взял ее за локоть, усадил в машину и уже там, в машине, напомнил, благодаря кому Лена сделала свою блестящую карьеру. Заодно он объяснил жене, что она, ее карьера, может закончиться гораздо быстрее и легче, чем началась, и что все, кому доводилось хоть раз работать в одной студии с Леной Зверевой, будут этому только рады.
В ответ на это Лена заявила, что знать его не желает и что дня с ним больше не проживет. «Посмотрим, – хладнокровно сказал Даллас, запирая центральный замок. – Выносишь, родишь и можешь убираться на все четыре стороны. Я даже помогу тебе вернуться на телевидение. А попытаешься кинуть мне какую-нибудь поганку – я тебя просто уничтожу. Вылетишь, как из катапульты, – и из программы, и с канала, и вообще с телевидения. И даже из Москвы. Поедешь в свою Тьмутаракань журналистом в районной газетенке вкалывать, грязь месить и спать с главным редактором. Мне нужен ребенок, и точка». – «А если выкидыш?» – капризно спросила слегка напуганная таким жестким отпором Лена. «А вот чтобы не было «если», поживешь до родов на ранчо», – отрезал неумолимый Даллас.
– Если ты не можешь без этой дурацкой музыки, хотя бы сделай потише, – сказала Лена, когда жующее стадо осталось позади, скрывшись за серо-желтой стеной пыли. – И перестань курить, это вредно для твоего драгоценного ребенка.
Даллас молча выкинул сигару в окно, поднял стекло и сделал музыку тише – совсем чуть-чуть, просто чтобы не спорить. Он считал кантри превосходной музыкой и не имел ничего против того, чтобы ребенок уже в материнской утробе перенимал музыкальные пристрастия отца. Правда, насчет своего отцовства Даллас испытывал определенные сомнения; время от времени ему начинало казаться, что рога у него гораздо больше и красивее тех, что привинчены к радиатору «Кадиллака». Это его не слишком беспокоило: во-первых, он и сам был не ангел, а во-вторых, у него имелись веские основания предполагать, что ребенок все-таки его – с вероятностью процентов в девяносто, если не больше.
Даллас и сам не знал, что на него вдруг нашло, отчего это ему, занятому, в высшей степени светскому человеку, ни с того ни с сего вдруг загорелось стать отцом. Возможно, виной тому были последние события, связанные с Тучковым; Даллас не хотел даже мысленно вдаваться в эти подробности, он просто поступил так, как считал нужным, и точка. Единственное, что его беспокоило в данный момент, это Лена; при полном отсутствии ума она была дьявольски упряма, и ее сегодняшняя покладистость тревожила Далласа, поскольку очень напоминала затишье перед бурей.
