Над рекой белый туман лег широкой дорогой до темной спящей громады замка. Пенье лягушек, птиц, их перекличка. И звучная капля жабьего кваканья.
Тополя как тени, лошади на лугу — тоже как тени. Длинная черная полоса: это изгородь.
Кажется, что луна сейчас въедет в замок на ковре из белой дымки.
Самое прекрасное — то, что эти строки я записал на садовой ограде при свете ручного фонаря.
* Совета спрашивают лишь для того, чтобы пожаловаться на свои неприятности.
* Следовало бы в отношении нашего сердца сделать то, что сделал Декарт в отношении нашего ума: сначала все зачеркнуть и на пустом месте строить заново, по-своему.
8 мая. Какое-то незавершенное небо, кажется, что начали с него стирать обшлагом облака и бросили.
* Будь я птицей, я ночевал бы только в тучах.
13 мая. Пьяный возвращается домой и с ужасом видит, что вся мебель кружится вокруг него. Жена спрашивает:
— Почему ты не ложишься?
— Жду, когда кровать подойдет, — отвечает пьяный.
* Быть может, существуют ветки, на которые ни разу не садилась птица.
* Солнечные лучи прокалывают тучи, как спицы, воткнутые в клубок шерсти.
* Онорина, совсем отупевшая от нищеты. Когда Маринетта дает ей несколько су, она не благодарит: воздевает руки к небесам, а потом бессильно роняет их на свой фартук.
* Ласточка с внешностью священника.
* Овцы оставляют на колючках кустарника свое руно, чтобы птицы могли устлать им дно гнездышка.
* На деревьях почти еще нет листьев, и в воде отражаются лишь стволы: все остальное слишком прозрачно.
16 мая. Да, да! Иногда я такой, иногда совсем другой: надо же экспериментировать.
30 мая… Они возводят огромные стены вокруг дворика величиной с носовой платок.
— Зачем вам такие стены?
— Поставим на них цветочные горшки.
И никогда ничего не ставят.
* Воображение наблюдателя атрофируется: становится рудиментарным органом.
* Лес. Здесь живут птицы, которые никогда не залетали в деревню.
* Боярышник. Сегодня утром вся живая изгородь идет к венцу.
* Кукушка кукует с немецким акцентом.
8 июня… Я хотел понять, можно ли что-нибудь сделать для нашей деревушки с помощью одной правды: ничего нельзя.
Учитель — человек необразованный, преследует единственную цель — оставить их коснеть в невежестве. Он занимается мелочами, но все ему безразлично. Он — за народ. Он не любит, когда эксплуатируют детей. У него есть опыт. Жители Шомо не такие, как все.
— Если вы хотите говорить им правду, если вы не оставите за собой право скрывать от них кое-какие мелкие непредвиденные расходы (в частности, шестьдесят франков, уплаченные ему за проведение переписи. «Но я этого не скрываю. Все об этом знают», — говорит он) — вы не пробудете мэром и недели, мосье Ренар.
И он бросает вскользь:
— Вас ненавидят… Вы здесь чужой… Они за вами не пойдут.
Но так как мне тоже кое-что известно, что рассказывают про него и его супругу, я отвечаю:
— Возможно. У каждого из нас есть свои грехи.
* Филипп не может удержаться от улыбки, когда я говорю ему спасибо за то, что он выполнил мое поручение.
* Среди цыплят есть тоже свои «Рыжики». Вот и сейчас мамаша-курица не хочет укрывать одного из них крыльями, гонит от себя прочь, тюкает его клювом, просто за то, что черное пятнышко у него на спинке пришлось ей не по вкусу.
27 июня. Забор дворика отделяет его от всей деревни. Не важно, что не видно полей, зато не видно соседей.
Он боится своих детей. Когда они вырастут, они заставят его продать дом, чтобы получить материнскую долю.
— Дом мне обошелся в две тысячи франков, — говорит он. — Если они потребуют тысячу, где я ее возьму?.. Они меня выгонят.
Он считает даже, что дети могут потребовать наследство еще при его жизни и отберут половину виноградника, который он получил от отца. Я говорю ему, что этот виноградник не считается общим имуществом и что дети не имеют на него никаких прав. Это его утешает.
Рядом с нами стоит его дочка и ехидно хихикает, ковыряя в носу. Она у них в доме казначей, держит кассу — монеты в двадцать франков — в узелке носового платка. Ни к какому делу она не способна, кокетка, грязнуха и жеманится, потому что кончила начальную школу с «наградой».
