В Шитри ходит по рукам экземпляр «Рыжика» с таким примерно примечанием: «Этот экземпляр найден случайно в книжном магазине. В этой книге он плохо отзывается о своей матери, чтобы отомстить ей».
3 июня. О Поле Адане. После каждой его фразы следовало бы легонечко ударять в барабан[74].
6 июня. Ламартин мечтает пять минут и час пишет. Искусство как раз в обратном.
* Мое воображение — это только моя память.
* Адан пишет все, что приходит в голову нам.
* Не вставать слишком рано, природа еще не готова.
* Птица не чувствует боли, когда ей подрезают крылья, но летать больше не может.
16 июня. Я болен прозой, как когда-то болел поэзией. Как же я буду писать потом?
18 июня. Ремесло писателя в том, чтобы научиться писать.
* У меня работа спешная — для потомства.
* Бледные, почти белесые тучи, которые медленно отделяются от черноты и похожи на дымок от грозовой канонады.
Горизонт сужается. Зелень лугов, желтушная зелень, от которой больно глазам и сердцу. Предзакатная тишина, и даже маленькие кусочки лазури.
Отдельные тучи сразу же откликаются на зов грозы и влекутся к грозовому мешку.
Там идет битва.
Относительно спокойный участок, куда стягиваются свежие подкрепления туч.
Мне на голову не упало ни капли, а в нескольких шагах деревья насквозь промокли от дождя.
Начинается бой. Успех его решает пушечный выстрел. Грохот града.
Рыжий фон, синий гнев, желтая ярость и это непрерывное мычание.
Битва туч. Некоторые из них возвращаются с поля боя раненные, опустошенные.
Те, что поменьше, спасаются бегством, потом возвращаются обратно. Многочисленная и сплоченная армия дождя спешит им на помощь.
И зрелище становится таким впечатляющим, что записная книжка закрывается сама собой и захлопывает карандаш.
К вечеру тучи снова идут в бой, искалеченные, окровавленные, одни торопятся, другие — еле-еле ползут.
Там у горизонта по кровавой воде катится солнце, как отвалившееся колесо боевой колесницы.
Река выходит из берегов, и быки, тревожно мыча, перебираются через это море.
* Мне хотелось бы быть человеком одной мечты.
20 июня. Все пальцы в жемчугах, будто она вытащила руки из глубин моря.
28 июня. Дидро. И весь этот ветер для того только, чтобы принести нам немного семян и немного цветов!
3 июля. К чему давать определение скульптуре Родена? Мирбо умеет, как никто, окутывать туманом простоту этого художника, этого мощного, проницательного и лукавого труженика.
Здесь есть серебряная голова женщины, и нельзя отрицать, что своим обаянием, совсем особым обаянием она обязана серебру. Какой-то господин пожимает плечами.
В «Бальзаке» чувствуется восхищение перед творчеством Бальзака, гнев скульптора против неподатливой глины и вызов людям.
Есть здесь груди, которые тают в руке любовника.
Прекрасный «Рошфор», у которого щеки свисают, как складки занавеса.
«Виктор Гюго», чья голова, отягченная нашим преклонением, давит на туловище, которого мы не знаем.
«Любовники», которые обвили друг друга и словно говорят: «Как бы нам еще обняться, чтобы любить друг друга, как никто не любил до нас?»
5 июля. Всемирная выставка живописи и скульптуры. Не считая Бенара, о котором можно сказать: «Это неглупо», — несколько Каррьеров, забавный Больдини и еще что? Живопись — это то, что должно быть понятно и ребенку. Вот уже десять лет, как меня интересует одна только правда. Не этим людям обмануть меня…
А Жервекс, а Детайль![75] И это жизнь? Впрочем, среди современных писателей есть ведь только двое-трое, которых я люблю, и я уверен, что только они одни хорошо пишут. Нет оснований требовать, чтобы в живописи пропорция была иной.
10 июля. Во мне живет человек, который может каждый день писать по одному акту пьесы; но я заковал его в цепи и запер в трюм.
11 июля. Не золотой век, а век золота.
9 августа. Подумать только, что когда-нибудь мои друзья встретятся и скажут:
— Ты слышал! Наш бедный Жюль Ренар…
— Да, да. Ну и что же?
— Как что же? Умер.
* Бывают часы, когда все слова приходится искать в словаре.
11 августа. Часы отвращения, когда хочется не иметь никакого отношения к самому себе.
* Сон, мелко нарубленный на тысячу коротких пробуждений.
