Чтобы больше не толстеть и не скучать, я стала ежедневно заниматься гимнастикой. А еще упражняюсь на мечах. В учителя взяла Долия. А надо бы взять кентавра Хирона — он учил Асклепия, Диоскуров и Ахилла. Но эти полулюди-полулошади не желают покидать лесного Пинда с волками и Оссы с грязными крестьянскими девками. Придется мне самой ходить к ним в табор. И ходить каждое утро с крестьянками в лес. Они — собирать травы и улиток, я — на урок![5] Взойти бы на скалу над морем, высокую и крутую. И чтобы вокруг поднимался лес мачт всех кораблей эллинов, стоящих на якоре, — тысячи и еще ста восьмидесяти со ста тысячами душ. А на их палубах — в строю все от первого до последнего: цари, капитаны, воины, юнги и гребцы; свободные — трижды свободные и рабы — трижды рабы. Одни с короной на голове, другие — с мечом, третьи — с баграми, четвертые с цепями. И чтобы все знамена развевались на ветру, а люди не дышали.
Чтобы это было на рассвете. Небо розовое, и розовое море. А я на вершине скалы — как красное пламя, отрывающееся от костра и уносящееся ввысь. Обнажу голову, сброшу пеплос и хитон и крикну своим контральто:
— Смотрите, вот я! Рожденная Нереидой и Солнцем! Правосудие! Победа! Ненависть! Истина! Дочь Зевса и Мать Света! Здесь и везде! Сегодня и завтра!
В тысячах уголков Океана, омывающего этот мир, и в тысячах извилин Пирифлегетона, омывающего потусторонний мир, за пределами Фантазии и за пределами Смерти — Я!
Елену никто из вас не видел. Вы создаете ее в своем сердце и убиваете друг друга из-за какого-то призрака! Меня, которую вы видите сейчас собственными глазами, вы не сможете удержать в сердце. И глаза ваши отныне будут только плакать!
И тогда заревели бы трубы, а копья и мечи стали бить по медным щитам. Кили кораблей застонали бы, мачты затрещали. А цари, капитаны, воины, юнги и гребцы, трижды свободные и трижды рабы, побросали бы свои короны, мечи, багры и цепи и стали бы подпрыгивать как сумасшедшие в фелюгах. И каждый старался бы первым схватить меня!
И тогда, свистя, как змей, с небес спустилось бы алое облако, схватило бы меня в свои объятия и перенесло на Олимп, как когда-то божественный Коршун схватил и унес в когтях Ганимеда и как Эос унесла на своих крыльях Кефала.
А там, на богатом медью Олимпе, меня ждали бы разодетые в праздничные одежды Двенадцать Великих Богов. Только они достойны лицезреть подобную красоту.
Каждое утро я спускалась бы оттуда на землю купаться в водах родника Каиафа и вновь превращалась бы в деву, подобно Гере! Гере Совершенной, Гере Невесте.
Такова Пенелопа, которую вы видите, Пенелопа зримая. Другая, которую вы не видите, Пенелопа незримая (ее душа!) — в тысячу раз возвышеннее.
У меня бред и галлюцинации. Что это? Лихорадка?
Море внизу сверкает, словно покрытое эмалью. Пойду туда. Через заднюю дверь. Я не была там с тех пор, как приехала на Итаку невестой. Тогда я рыдала, сидя на водорослях и вспоминая родину, братьев, родителей.
Место это пустынное. И недоступное. Смертным вход туда воспрещен. Там обитают лишь нереиды, морские птицы да тюлени. И прихожу я когда захочу.
Серая дворцовая стена возвышается над страшной пропастью. Дверь заржавела, оставаясь запертой долгие годы. Я толкнула ее — и словно открыла ворота в Беспредельность. Дышала глубоко, а все кругом было неподвижно, точно окаменело: сосны, вода и воздух; даже чайки, парящие в небесной голубизне. Все безмолвствует, будто околдованное нереидами.
Я спустилась по каменным ступенькам, заросшим травою и мхом. Ступала в тонких сандалиях по ржавчине времени легко — так проносится ветерок по верхушкам лилий. И все же ногам было больно. Они так нежны! В глубокой тишине, казалось, были слышны шаги моей тени, в биении сердца — все поколения людей, которых уже нет, и богов, что остаются! Всю историю мира!
Я направилась к мраморной пещере. При моем появлении крабы, шипя, начали прыгать в воду. В углублениях между камней, как живая, блестела соль. Никого! Только я да четыре стихии…
Сбросила сандалии, скинула хитон. Ноги обжег раскаленный песок, тело заныло от палящих ударов солнца.
