Я прикинула, сколько чего там было, и приказала Долию записать все в амбарную книгу. Потом все заперла, а связку ключей повесила на поясе.
— Впредь все, что необходимо на каждый день, будешь просить у меня. Столько-то этого, столько-то того. Все, что возьмешь, будет записываться. В конце каждого месяца будет производиться учет.
Потом пошли по конюшням и загонам. Тысячи голов! Сосчитали, сколько мулов, ослов и лошадей. Сколько свиней, овец и коз: молочных, откармливаемых на убой, сколько козлят, ягнят и сколько овец для стрижки.
— Пиши, Долий.
И, повернувшись к пастухам, я сказала:
— Если понадобится зарезать какую-нибудь скотину, вы обязаны уведомлять меня об этом заранее. А если какая-нибудь скотина падет от болезни, старости или от несчастного случая, прежде чем ее закопать, вы обязаны вызвать меня, чтобы я убедилась в этом собственными глазами. За каждую недостающую голову поплатитесь собственной. Я должна знать и обо всем, что рождается. Все должно быть учтено и сосчитано. Тогда будет порядок.
Даже в халупе, а тем более во дворце и в государстве невозможно вести хозяйство, не прибегая к арифметике, весам и розгам.
Я была так возбуждена и так зла, что совсем позабыла об Одиссее. Выходя из свинарников, прошла мимо загона кабана. Тогда я вспомнила о своем муже. Огромный зверь заполнял все пространство. Свирепый, страшный и неудержимый, он фыркал, как десяток кузнечных мехов, и тряс железную решетку, словно она была из камыша. Его испугался бы и сам Геракл, убивший его прадеда. Ибо он был правнуком Эриманфского вепря. Его прислал нам в подарок из Олоноса мудрейший из мудрецов и первейший из воров Эллады — старик Нестор. Красота божественная. Я нарекла его Одиссеем. Постараюсь почаще приходить смотреть на него, чтобы вспоминать того, другого. Приказала ухаживать за ним, как за царем. Давать ему двойной и тройной рацион и такой гарем, сколько выдержит. И чтобы над его дверью прикрепили деревянную эмблему, изображающую молнию среди ветвей лавра.
Заметив, как, разинув рты, смотрят на меня все: щитоносцы, ликторы, слуги и рабы, — я резко повернулась к ним лицом и, вытянув свое маленькое тело (до самых небес) и возвысив свой голос (словно он раздавался с небес), произнесла громко и отчетливо:
— Животные будут получать двойную порцию корма. Они нас кормят. А вот рацион людям я урежу наполовину. Таким образом, вы не будете напрасно толстеть и у вас появится охота работать. Кровь в вас не будет кипеть и раздражать плоть и фантазию. Истощая ваше тело, я укреплю ваш дух. Стезя Добродетели — стезя Поста!
Не понимаю, что со мной происходит. Чувствую себя превосходно. Даже поправилась. Во дворце и в государстве все идет как по маслу. Нет надо мною никакого тирана. Я сама тиран. И все же что-то тревожит мне сердце. Какое-то уныние! Хаос. (От Хаоса родилась Гея, а от Геи — Эрот!)
Возможно, это оттого, что я много ем, бездельничаю и валяюсь. Нечто вроде ожидания и обещания из-за пределов Хаоса, где встречаются Гея и Эрот.
Может быть, просто потому, что сегодня вторник — несчастливый день.
Растянувшись на балконе в кресле-качалке, я смотрю вниз на сад, полный цветов и плодов. Нежное дуновение ветерка освежает мне лицо, донося мельчайшие брызги фонтана. Но пламя, бушующее у меня в голове, не утихает.
Жизнь прекрасна, даже без мужа. Миртула сидит на полу, прижавшись к моим ногам. И я погружаюсь в Хаос, не касаясь Геи, а Эрот не спешит поддержать меня.
Ну и пусть его не будет!
На следующий день.
Я изнываю от жары. Двери и окна открыты настежь, и все равно ни малейшего дуновения. Душно. Поплакать бы, может, легче станет. Но как заплачешь, если нет ни печали, ни радости?
Сейчас у нас первая половина августа.
На столе, на серебряном подносе, благоухают, сверкают и источают мед инжир, виноград и персики, только что сорванные в саду. Надкусываю и кладу обратно. Их доедает малышка.
Зеркало напротив улыбается мне и возвращает мое тело более сочным, более свежим и сладким, чем фрукты. Грудь моя стала пышной, руки округлились. Никогда я не была такой красивой и соблазнительной. Ах, если бы меня увидел сегодня Одиссей или еще кто-нибудь, кого он спрятал бы под нашей кроватью, как Кандавл — Гига!
