Хью, оставшись без надзора, уже успел нализаться в дупель и мирно дремал за своим законным столиком.
— Итиш твою мать, — заругалась хозяйка, — опять накеросинился, окаянный. Англичане, они же, как русские, пока не нажрутся, не успокоятся. Итальянцы — другое дело. Ни одного пьяного за все годы не видела.
Света принялась тормошить сонного супруга. А дон Серджио вдруг грозно заклекотал. Мимо пиццерии протопало два молодых туриста, на чьих майках красовался портрет дуче. Деды схватили свои костыли и палки, намереваясь навешать поклонникам Муссолини. Те сразу дали деру, решив не связываться с заслуженными поборниками демократии.
— Алла ностра, — продребезжал дон Серджио и поднял стакан, предлагая отпраздновать одержанную победу.
— Алла ностра, — эхом загундели бывшие гангстеры и сделали крошечные глотки.
Леня стал собираться и попросил счет. Плата оказалась подозрительно маленькой, и Куприянов стал выгребать из своего рюкзака все, что так или иначе могло напомнить Родину. Русские сигареты, зажигалка, шариковая ручка, последний роман Акунина легли на столик рядом с пустыми тарелками. Хозяйка «крутой гангстерской малины» всплакнула, как на родной тамбовщине. Куприянов попрощался и собрался уходить.
— Погоди, — крикнула вслед Света, — я тебя тоже гостинчиком побалую.
Она вынесла из подсобки литровую банку маринованных помидоров и сунула Куприянову в рюкзак. Деды с нескрываемой завистью посмотрели на Леню, а дон Серджио ревниво поднял свою стопку и пробурчал:
— Алла ностра.
— Алла ностра, — отозвались потрепанные временем братки.
— Что они лепечут? — спросил Куприянов.
— За наше здоровье, — перевела Света.
— Ну, ну, — усмехнулся Куприянов и пошел на вокзал. До него еще было идти и идти.
Леня Куприянов тащился по раскаленному Дубровнику и присматривался к ценам в местных едальнях. В его нагрудном кармане покоилась аккуратно сложенная купюра в двадцать евро, и Леня склонялся к мысли, что с такой суммой проще купить себе гирос (шаурма по-нашему) и бутылку воды. Но дешевых общепитовских точек вокруг не наблюдалось, зато всюду пестрели вывесками заведения посерьезней. Куприянов встал возле одного такого ресторанчика и принялся переводить в уме евро в куны и обратно, попутно сверяясь с ценами на рекламном щите.
— Русский? — высокий дядька в пропотевшей майке, потертых шортах и шлепках на босу ногу внимательно смотрел на Леню.
— Русский, — кивнул Куприянов, сбившись со своих расчетов.
— Пообедать хочешь?
Леня кивнул.
— Нет, в такое дешевое заведение мы с тобой не пойдем, — покачал головой дядька.
— Мы? — поднял брови Леня.
— А тебе что, западло с соотечественником пообедать?
— Нет, конечно, — смутился Леня, — просто у меня с собой всего двадцать евро. Неважный из меня компаньон.
— Я угощаю. Меня, кстати, зовут Анатолием Степановичем. Друзья кличут просто Степаныч.
— Леня, — представился Куприянов.
— Смотри и учись, Леня. — Степаныч, отыскав глазами самый дорогой ресторан, принялся звонить по телефону, указанному на стене заведения.
— Ресторан? Мы с приятелем — газовые олигархи и хотим заказать у вас столик на две персоны. Что? Плохо понимаете по-русски? Так найдите того, кто понимает! Ага, понимаете меня? Отлично. Тогда мы идем к вам.
Степаныч взял Леню под руку и двинулся в сторону самого дорогого ресторана. В дверях их уже ждал метрдотель, он проводил дорогих гостей на открытую веранду, где не было ни единого посетителя и только шесть официантов стояли навытяжку и преданно смотрели Анатолию Степановичу и Лене в глаза. Степаныч чинно уселся на стул и пробасил:
— Хочу, — он сделал многозначительную мину, — черногорского вина.
— Черногорского нету, — застонали официанты, — есть хорватское, есть сербское, есть итальянское, есть испанское, есть французское, даже чилийское есть. А вот черногорского нет.
— Ну-у-у-у, — разочарованно протянул Степаныч и принялся подниматься, — мы так не договаривались. А еще норовите вступить в Евросоюз. У вас даже черногорского вина нет.
— Можно, — заверил запыхавшийся метрдотель, возникший на веранде ресторана из светотени солнечного дня, — но нужно подождать.
