— Что думаешь? — спросил я Глеба.
— Похищение, — ответил Глеб одним словом.
Я поежился. Скорее всего, приятель прав. Моего незваного гостя привезли в дачный поселок в качестве пленника. Но ему каким-то образом удалось сбежать. Страшно даже подумать, что со мной будет, если похитители узнают, кто перешел им дорогу!
— Меня в цемент закатают, — сказал я уныло.
— Не допустим! — решительно возразил Глеб. — Парень явно не глупый, а возможности у него — какие нам с тобой и не снились.
Он хлопнул меня по плечу и цинично призвал:
— Пользуйся, раз повезло!
— Ага! — огрызнулся я. — Выставлю ему счет за гостеприимство! А ты за медицинскую консультацию!
— А еще ты можешь выписать счет за блестяще проведенную операцию, — деловито напомнил Глеб.
Мы посмотрели друг на друга и сдавленно прыснули. Смеялись долго, но тихо, чтобы не проснулись хроники. Мне кажется, что наше веселье носило истерический оттенок. Напряжение, накопившееся внутри, выплеснулось наружу, и особого повода для смеха нам не требовалось. Достаточно было палец показать.
— Да уж, — сказал я, отсмеявшись. — Не думал, не гадал…
— Ты его в Москве не встречал? — спросил Глеб.
Я покрутил пальцем у виска.
— Обалдел? Где?!
— Тебя же таскали на всякие тусовки, презентации, — напомнил Глеб.
Я иронически хмыкнул:
— Думаешь, такие, как он…
Я кинул в сторону подвала.
— …шляются по подобным помойкам?
Глеб задумчиво почесал в затылке.
— Не знаю. Где-то же они должны знакомиться со своими фотомоделями!
— Они их на дом выписывают, — предположил я. — По каталогу. «Показ последней коллекции фотомоделей. Цены указаны в евро».
Мы снова согнулись пополам. Повторяю, нами овладело некое подобие истерики. Истерики тихой, контролируемой, не буйной.
— Слушай, пошли пожрем, — деловито предложил Глеб, отсмеявшись. — Я, когда нервничаю, постоянно хочу жрать.
— В таком случае, ты нервнобольной, — сказал я насмешливо.
— Чего это вдруг? — не понял Глеб.
— Да ты все время хочешь жрать!
— Пожалел, да? — укорил Глеб, вышагивая рядом со мной на кухню. — Для друга кусок пожалел, да?
— Боюсь, как бы ты не подавился.
— Не дождетесь! — ответил Глеб классической цитатой из знаменитого еврейского анекдота.
Мы быстро сварганили яичницу из пяти яиц с салом, нарезали сыр, колбасу, свежие овощи…
— Удар по печени, — сказал Глеб, с вожделением оглядывая продуктовое изобилие на столе.
— Что ты сказал? — спросил я и оторвался от буханки черного хлеба, которую торопливо кромсал большими ломтями.
— Ничего, — ответил Глеб. И поторопил:
— Пилите, Шура, пилите!
Через полчаса мы сидели за разгромленным столом, сыто отдуваясь.
— Это просто праздник какой-то, — сказал я расслабленным голосом и икнул.
— Чаю налей, — попросил Глеб.
— Сам налей.
— У меня сил нет.
— И у меня нет.
— А ты меньше разговаривай, — посоветовал приятель. — А то, как бабка на базаре: ему слово, а он в ответ все десять…
Я ухмыльнулся. За что я Глебку нежно люблю, так это за его безграничную потрясающую наглость. Но доводить эту мысль до приятеля не стал. С трудом вылез из-за стола, достал из шкафчика чашки, сунул в них по пакетику «Липтона» и бухнул чашки на стол. Включил электрочайник и предупредил:
— Кипяток сам нальешь.
— Ты нагло пользуешься моей кротостью, — сказал Глебка, ковыряя в зубах спичкой.
Мы немного помолчали, испытывая тупое блаженное чувство насыщения.
— Представляешь, — сказал Глебка, нарушая молчание. — Поэт Фет именовал это истомой.
— Что «это»?
— Состояние после сытного обеда, — перевел Глеб.
— Воспитанный человек, что ты хочешь? — одобрил я. — Не то, что ты, свинья! Натрескался, и давай в зубах ковырять!
— Я тебе не Фет!
— Это я давно заметил.
Чайник закипел и отключился с тихим деликатным щелчком.
— Наливай! — велел я.
Глеб с тяжким вздохом оторвался от мягкого диванчика.
— Как же я сейчас отосплюсь! — сказал он мечтательно.
Взял чайник, разлил по чашкам кипяток и вернул его на место. Плюхнулся на диван, откинулся на спинку.
— Я тоже, — пробормотал я. Сон уже начал давить на верхние веки. Глаза смыкались.
Глеб оторвался от спинки дивана и придвинулся к столу.
— Ты понимаешь, в каком мы дерьме? — спросил он.
